Тунисские напевы - Егор Уланов

– Что же ты, бездельник! – захрипел старший евнух; запах его чуть было не заставил завянуть цветы. – Глупое, ни на что не годное существо! Где ты был пол дня?

–На рынке и получал продукты для Милимы, – понизив голос против воли, говорил Кирго. В нём трепетало какое-то новое чувство: ему было совестно перед Гайдэ.

– Пускай старая карга сама ходит по своим делам, а ты…

– Вам что-нибудь угодно? – перебил Кирго, чего с ним не случалось, как бы Малей ни издевался над ним.

– Я… – заикнулся тот от неожиданности, и понял, что ему действительно за весь день ничего не понадобилось от юноши. Старые глазки забегали в пространстве, обнажая хромую мысль, ходившую в голове. – Тебя требовала госпожа! – Восторжествовал Малей, вспомнив о Гайдэ, только потому, что она стояла рядом, – а ты, ишачий сын, гнусный червь, проказа… не был рядом, чтобы помочь госпоже. Высечь бы тебя…

– Достаточно! – не выдержала Гайдэ. Глаза её сверкнули застывшей молнией. – Я бы не хотела слушать твои смердящие речи и видеть при том твои гнилые зубы! Убирайся.

Малей остановился. Казалось, он хочет что-то сказать, но это только казалось. Он ушёл. Ничего не случилось. Ни одна мысль не смутила его самолюбия. Это не та повесть, где хитрый старец плетёт интриги, подслушивает и подсматривает. Наш Малей был рабом от макушки до пят, и гордость его распространялась лишь на касту рабов, лишь среди них он важничал и кичился, а тех, кто был выше его, пусть даже немного, он почитал без задней мысли.

Но выше ли была Гайдэ? Она – эта заложница, раба? В глазах Малея, бесспорно. Пусть он мог ходить, где хотел. Куда ему было идти? Пусть он вёл дела гарема и имел неплохое жалование. На что ему деньги? Он не желал ни женщин, ни украшений, ни свободы. Чтобы делать зло, он был слишком глуп и труслив. Чтобы творить добро, он был слишком равнодушен. Чтобы учиться чему-то – стар. Он спит на жёсткой лаве, а наложницы делят ложе с господином! Они рядом с ним, пусть не долго, но равны ему… а Малей нет.

Простите, читатель. Быть может, вы думали, будто старый евнух и есть антагонист, в будущем поставленный противостоять герою – штрих, верно оживляющий любой пейзаж, даже самый незатейливый. Наверное, вы видели в этом развитие скучного нашего повествования. Но нет. Увы! Я бы и рад… да вот Малей отчего-то оказался не достоин своего чина. В том беда и нынешних чиновников: не в том, что все они евнухи, боже упаси, а в том, что каждый из них занимает несоразмерную должность.

Выход на сцену Малея произвёл оживляющий эффект. Гайдэ удивлённо смотрит на Кирго. – Чего же ты не отвечал? – вопрошает она.

– Он старый и глупый человек, поговорит и перестанет, – отвечал Кирго, – у него теперь и остались то, только разговоры.

– Может быть и так, но это не справедливо! – Гайдэ посмотрела ему прямо в глаза с чувством, которого не объяснил бы даже сам Бог.

– Не беспокойтесь. Малей верен господину и будет исполнять ваши желания, если они не противоречат господской воле. А то, как он обращается со мной дело давно решенное. Всё же он воспитывал меня с детства и всегда видит во мне непослушного мальчугана.

– Верно, детство. Я бы хотела узнать о твоём детстве. Ты расскажешь?

– Мне надо разобрать вещи в чулане. – Отнекивался Кирго, но справедливости ради, он действительно собирался перед этим убрать чулан.

– А я пойду с тобой и помогу… – не задумываясь, произнесла Гайдэ.

– Вам будет недосуг дышать пылью.

– Вот ерунда… я помогу, но ты расскажешь о детстве.

Юноша не мог отказаться. Через мгновение он уже очутился в тесном, но большом чулане (так с ними обыкновенно бывает; сделай чуланом хоть дворец Бардо в Тунисе, он через несколько лет наполнится хламом и станет тесным). И они с Гайдэ болтали о детстве. Он узнал названия нескольких греческих островов, послушал описание зелёных лугов, на коих пасутся знаменитые греческие овцы; живо представлялась маленькая девочка, бегающая по изумрудным травяным коврам, играющая в салочки или отдыхающая в тени раскидистого вереска; пусть Кирго и не видел вересков, но тень от них представить он мог свободно.

А затем Гайдэ пустилась в расспросы; жадно слушая истории о гареме, Милиме и господине. Но удивительно, что как ни старалась, она не находила ни одной глубокой личной, пусть даже не интересной истории.

– А что же твоё детство до похищения?

– Не помню, – сухо ответствовал юноша и продолжал рассказ.

Чулан был уже убран; вечер опоясал тьмой вуаль небосвода. Кирго предложил пойти «кое-куда». Он открыл дверь, они прошли по лестнице с неровными ступенями, и вышли на крышу над кухней. Здесь было некое подобие беседки с двумя лавочками, стоящими против друг друга, и лёгким навесом из ткани.

Разговор продолжался и неожиданно переходил от одного к другому, не вредя тем ни смыслу, ни темпу. Разговоры такие напоминают симфонии, а может и наоборот. Но если писатель выучится также непринуждённо передавать слова своих персонажей, с такой же силой и быстротой выражать мысль одним лишь предложением, то писатель этот наверняка откроет новое, доселе не виданное направление литературы.

Лёгкие последние лучи скользили в полутьме. По воздуху проносился ассонанс вечерней молитвы. Ветер слегка волновал ткань навеса.

– Смешной ваш Аллах, – заключала Гайдэ, – вы его даже не видели… у нас сначала Зевс был, потом Юпитер, а сейчас Иисус… я много богов знаю, и всех их видела, а на вашего и взглянуть нельзя – такой он строгий.

– А ваши боги, – с любопытством перебивал Кирго, – расскажи про них.

И она рассказала ему о Зевсе Эгидодержавце, об Афине Паладе, о Фебе сиятельном, об Афродите и многих других. А после и об Одиссее: о его странствиях.

– Я знаю одного мореплавателя, но он совсем не такой как этот Одиссей, разве что такой же хитрый.

– А куда же он плавает? – спрашивала Гайдэ.

– В Грецию… – отвечал он простодушно.

И на женском лице появлялась еле заметная бледность. Наверное, это полутьма опять неровно освещала всё вокруг. Но что за нужда видеть в человеке каждое чувство и непременно его угадывать? Что за дрянная привычка часовщика наблюдать каждое движение человека, будто он хронометр, который заказали к починке. Не имейте этой привычки, дорогой читатель! Иначе каждая минута счастья будет вам не более, чем ровно шестьдесят секунд.

На счастье, Кирго не заметил ненужных искажений света; разговор обыкновенно продолжался, а расставаясь, Гайдэ пожелала ему приятных снов. Они расставались друзьями.

Кирго тихо спустился на кухню; хотел уж идти осматривать двор, как сзади послышался скрипучий голос Милимы. – Где был? Я искала…

Евнух вздрогнул, точно его