Маленькие истории, возвращающие нас в детство - Павел Петрович Мухортов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алексей снова исчез на неделю, и Володька уже не рассчитывал увидеть его в ближайшие дни, но раздавшийся вечером, часов в девять, телефонный звонок разрушил это предположение. Яковлев вздрогнул: к тому, что каждый связанный с Лехой звонок приносит различные неприятности, он еще не привык.
– Володю к телефону можно? А, это ты, старик? Привет! – По голосу и по тому, что язык заплетался, было понятно, что Леха пьян. Слушай, Володь, я тебя очень прошу, если можешь, то, пожалуйста, мне, конечно, неудобно, ну…
– Говори прямо! Что у тебя?
– Короче, я сижу в "Театральном" – это около "Летающей тарелки", ну, там, где Управление речного пароходства, ты знаешь. Так я могу рассчитаться с официантом – грозится сдать в милицию. Ты знаешь, чем это грозит? В общем, я тебя очень прошу, приезжай ко мне, не хватает четвертака. Договорились? Я жду. Не дождавшись ответа Алексей положил трубку. "Знает мой характер, – раздраженно подумал Володька, проклиная себя за мягкость, – придется Сереге отдать "пласт". Как ни дорожил он новой пластинкой "Битлз", но денег больше взять было откуда.
Через час энергично распахнул двери бара, окунаясь в непробиваемую, едкую мглу табачного дыма и опасаясь свободно, полно дохнуть, начал задыхаться, ударил в глаза, ослепил, заставил зажмуриться изменчивый в цветах световой поток, тянущийся от мощных прожекторов, Володька закурил ("Вроде полегчало") и вялой походкой направился в просторный со скачущими зайчиками отблесков от зеркал дискозал, где под натиском децибел в оглушающем реве музыки, под искрящимися фонарями среди танцующих скрывался Леха от платы за удовольствие, а разгневанный официант с перекошенной бабочкой, как представилось Яковлеву, метался я от стола к столу, вглядываясь в лица, пытаясь обнаружить прохвоста, и еще Яковлеву показалось, что лица сидящих за барной обшитой зеленым кожезаменителем стойкой, за столиками с вазами сухих цветов, в толпе, дергающейся под зажигательный ритм в центре на полу из плекса, – все лица напоминают поразительно лицо Лехи; и Володька оторопел – где искать?
Кто-то хлопнул по плечу сзади, и над ухом, срываясь, прохрипел пьяный бас:
– Я ж знал, меня ты не бросишь. Посидим?
Володька метнул на Алексея ошалелый взгляд, точно насквозь пронзил: смеется что ли? За руку, как ребенка, Куницын провел Яковлева между группками танцующих; Володька шел, не проявляя никакого сопротивления, как пьяный, покачиваясь, прищурившись, сверлил ненавидящим взглядом спину друга. Уселись, в бокалах запенилось шампанское.
– Не надо! – мстительно возразил Яковлев и решительно встал брезгливо бросив на стол серую бумажку. Из засасывающего, плотно обволакивающего полумрака хотелось вырваться, и музыка, и гам, и хохот сливались в сознании Яковлева в это безудержное: бежать, бежать, сломя голову. Леха что-то шептал с придыханием, какая-то девица с резкими чертами лица – эту резкость придавали явно, без меры намазанные лоснящиеся губы, которые сжимались и она словно фыркала – развалившись в кресле за соседним столиком, ухмылялась и, может, потешалась над мальчишеской выходкой Яковлева. "Обезьяна" – неприязненно подумал Владимир и чуть было не бросил ей это в лицо, но спохватился, и опять скачкам пронеслось в мозгу: быстрее отсюда.
– Этого теперь будет мало, – тягуче повторил Леха.
– Сейчас! – желчно отрезал Владимир. Этот тон, ехидство пьяного Лехи, нелепое положение, отсутствие денег, этот взгляд девицы – почти случайные совпадения задели самолюбие Яковлева, какое-то помутнение разом нахлынуло на него, и, рванувшись к выходу, расталкивая людей и тут же извиняясь, проклиная Леху путаясь в мыслях, где взять эти чертовы деньги и сколько, громыхнув перевернутым стулом, очнулся лишь на улице, когда жгучи морозный воздух, обдав свежестью, снова возбудил остро-щекотно чувство опасности за друга. Быстрыми шагами приблизившись проходящей по аллее девушке, Володька, по озорному улыбаясь преградил ей путь и, чему потом до ужаса поразился, не испытывая ни малейших угрызений совести, сбивчиво начал объяснять ситуацию, горячился, ругал друга, в залог отдавал часы, но к немалом своему удивлению, грустно улыбнувшись в ответ, девушка мол ч достала из сумочки все, что было, и, не считая, вручила Володьке.
– Стойте здесь и никуда не уходите, – на ходу бросил он, кинувшись обратно в дымную, пропитую стихию. Там, швырнув небрежно на стол бармену деньги, отыскал дремлющего над тарелкой салатом Алексея, приподнял за грудки грузное, разом обмякшее тело и поволок к выходу, и лишь после того, как аккуратно посадил друга на обледеневшую лавку, догнал незнакомку.
– Девушка! – с трудом переводя дыхание, обратился Владимир. – Извините, пожалуйста, еще раз за назойливость, но пока вы не дадите координаты, по которым мы вас найдем, отвязаться не рассчитывайте. – И теперь уже густо покраснел.
– Зачем? – недоуменно спросила девушка.
– Так надо…
– Да-а, хорош! – она кивнула на Алексея. – Тебе будет нелегко, но помочь ничем не могу. – Она поправила выбившиеся из-под меховой шапки пряди каштановых волос и развернулась с намерением продолжить движение, но Володька придержал ее:
– Мы возвратим непременно.
– Ну что ж? Хорошо. Если надумаете, позвоните по этому телефону, – и на подставленной услужливо ладони Яковлева она набросала шесть цифр, потом, укладывая авторучку в сумку, добавила, – спросите Оксану.
С несдержанной злобой кроша каблуками полусапожек смерзшиеся комья снега, Володька пересек улицу, склонился над сжавшейся фигурой, побил по щекам. Сейчас, если бы Куницын соображал, Володька, пожалуй, высказал бы ему то, о чем боялся думать, – о том, что жизнь Лехи отвратительна, что их дружба – затянувшаяся игра, в которой предопределен победитель – диктующий свои условия Леха, а Яковлев лишь послушный исполнитель его желаний, и та искренность, с которой они когда-то подали друг другу руки, исчезла, и на ее место вкрался чудовищный обман, о котором Яковлев тогда не задумывался, считая его мелким, ничтожным по сравнению с тем, что объединяло их; и грызло, и беспокоило неотступно внутри, что Леха – приспособившийся подлец, конченый человек, и одновременно против этого рождался протест, сводившийся к тому, что Леху пора выручать, потому что он тонет. И тут он понял, какая мысль не отпускает его, дерет, давит: в падении Алексея есть и его вина. "А может это заблуждение? Может Леха, скажем так, вовсе не утопленник, а, допустим, заблудившийся парень или легкомысленный? Разве у меня есть основания для того, чтобы в чем-то безоговорочно упрекать его? Или я не прав?" И, не справляясь с колотившей тело дрожью, беспрестанно споря сам с собой, пока, от жары задыхаясь и обливаясь потом, тащил друга до дома, и вечером измученный, нырнув в постель, казавшуюся жесткой с хрустящим бельем,
