Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

Рос российский флот. Как подчеркивал адмирал Бубнов, «начали поступать броненосцы новейшего типа… С вступлением их в строй вся система обороны Балтийского театра войны и правого фланга нашего сухопутного фронта получила вполне надежную и непоколебимую опору»[1133]. Заканчивалась постройка четырех дредноутов для Балтийского флота и трех — для Черноморского.

Но, может быть, российская военная промышленность работала на последнем пределе своих возможностей? Тоже нет. Реализовывалась программа строительства предприятий военно-промышленного комплекс стоимостью в 600 млн рублей (сумма сопоставимая с размером собственных капиталов всех частных банков в России, который составлял в 1916 году 815,6 млн рублей). По информации, приведенной на заседании Совета министров под председательством Штюрмера, Военное министерство приступало к «постройке 54 обширных заводов». В их числе были авиационные, автомобильный, моторостроительный, электротехнический заводы Главного военно-технического управления и Управления военно-воздушного флота; тротиловый, телеграфно-телефонный, сернокислотный и лесотехнический заводы Главного артиллерийского управления и другие. К концу февраля 1917 года имелись санкции Совета министров и законодательных учреждений на строительство 17 крупных заводов общей стоимостью более 470 млн рублей[1134].

У великого князя Кирилла Владимировича были основания писать: «Наконец-то у наших армий было все необходимое, и впервые с начала войны появилась даже надежда на ее победное завершение. Мы перехватили инициативу на различных участках германского фронта… Полная реорганизация, перевооружение и перегруппировка проходили во всех частях наших вооруженных сил… Наступление по всей линии фронта было запланировано на апрель 1917 года»[1135]. Другое дело, что правительство могло бы лучше пиарить свои достижение. Но могло ли?

Все только что приведенные мною данные составляли в то время военную тайну и не могли звучать в прессе. Но следует также признать, что инструменты внутренней пропаганды были использованы властью явно недостаточно, чтобы создать в обществе чувство уверенности в победе. Сложности создавало и бюрократическое регулирование освещения деятельности первых лиц государства, Ставки, высших военных кругов. «Так, сухие отчеты Министерства императорского двора о поездках царя по стране, перепечатывавшиеся в газетах, не передавали атмосферу того энтузиазма, который действительно сопровождал порой его визиты, — отмечает исследователь имиджа императорской фамилии в годы войны Борис Колоницкий. — Публикация же корреспондентских отчетов в газетах встречала затруднения. Бюрократические процедуры, созданные в свое время для укрепления авторитета монарха и его семьи, в специфических условиях военного времени порой деформировали процесс патриотической мобилизации»[1136]. Михаил Лемке, занимавшийся в Ставке, говоря современным языком, связями с общественностью, подготовил доклад начальнику штаба, в котором подчеркивалось: «Целым рядом условий печать поставлена в такое положение, при котором она совершенно не имеет возможности удовлетворить запросы общества вследствие крайней скудости, туманности и неверности даваемых ею сведений и освещения всего, относящегося к ходу военных действий. Главная причина такого положения печати — отсутствие необходимого руководства… какой бы то ни было связи между печатью и единственным компетентным для нее органом — штабом Верховного главнокомандующего». Лемке считал целесообразным «нахождение в месте расположения штаба нескольких корреспондентов наиболее влиятельных столичных и провинциальных газет, руководимых в этом отношении самим штабом»[1137], однако руководство Ставки не проявило готовности к такой открытости. Российская власть явно отставала в использовании инструментов пропаганды не только от своих зарубежных коллег, но и от оппозиции.

Но, может быть, дальнейшее продолжение войны с нашей стороны было невозможно из-за огромных боевых потерь в армии и истощения людских ресурсов страны? Человеческие потери были огромными, но гораздо меньше, чем будет принято считать в советские времена, когда Троцкий называл цифру убитых в 2,5 млн человек, а Михаил Фрунзе — более трех миллионов[1138]. Наиболее авторитетные демографы называют цифры в пределах 900 тысяч —1,3 млн человек[1139], что очень много, тем более что эта цифра не включает в себя раненых, искалеченных и пропавших без вести. Но следует подчеркнуть, что наши потери убитыми, умершими от ран и ранеными (5,5 млн человек) были меньше, чем у Германии (6,05 млн), воевавшей на два фронта. А российские потери по отношению к общему числу мобилизованных были вообще наименьшими из всех основных воевавших стран — 35,5 %, по сравнению с 47 % — у Франции и 55 % — у Германии[1140]. И уж в любом случае наши потери в Первой мировой войне были многократно меньше жертв той братоубийственной гражданской войны, которая вспыхнет вслед за революцией.

Безусловно, мобилизация 15,8 млн человек оказывала серьезное давление на рынок труда, вымывала кадровый состав предприятий, оставляла без рабочих рук многие крестьянские хозяйства, вела к огромным человеческим трагедиям. Однако ситуация с людскими ресурсами в России была лучше, чем во всех других основных воевавших странах. За всю войну у нас было мобилизовано в армию 8,7 % населения страны, тогда как в Великобритании — 10,7, во Франции и Австро-Венгрии — 17, а в Германии — целых 20,7 %[1141].

А может быть, революционная смена режима была необходима и неизбежна потому, что в противном случае стране грозили экономический коллапс и голод, как доказывали оппозиционные лидеры?

Финансы находились в относительно удовлетворительном для военного времени состоянии. Хотя, конечно, сухой закон проделал огромную и невосполнимую дыру в бюджете, мало что дав взамен: в трактирах и ресторанах коньяк распивался из чайной посуды, резко выросли контрабанда спиртного и самогоноварение. Военный бюджет в 1916 году достигал 25 млрд рублей и покрывался на 10 млрд казной и внутренними займами, на 7 — зарубежными кредитами (5,5 млрд предоставила Англия), а остальное — за счет печатного станка.

Промышленность продолжала расти, однако в огромной степени за счет оборонных заказов. Их выполняли все военные заводы, а также 3846 частных и казенных гражданских предприятий промышленности. Из 2.4 млн индустриальных рабочих 2 млн, или 86 %, трудилось на оборону[1142]. По сравнению с довоенным уровнем, в 1916 году стоимость оборудования всех промышленных предприятий удвоилась, объем машиностроительной продукции вырос в 1,5 раза, химической промышленности — в 2,5 раза[1143]. Добыча угля выросла за два года с 1,9 до 2,1 млрд пудов, нефти — с 550 до 602 млн пудов. При этом почти все имевшееся железо шло на вооружение, боеприпасы, рельсы, и его не оставалось на плуги и гвозди. Металлов не хватало в принципе.

Если в довоенное десятилетие в России строилось в среднем по 1750 километров железнодорожного полотна в год, то «за два военных года — с января 1915 по январь 1917 года — было проложено 6800 километров рельсовых дорог, то есть в среднем 3400 за год». Приоритетная программа Министерства путей сообщения включала в