Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наблюдалось дезертирство, масштабы которого так никогда и не были установлены. В общественных и даже официальных кругах звучали цифры от одного до двух миллионов человек, основанные на визуальном наблюдении за огромной массой военнослужащих, перемещавшихся по железным дорогам. Генерал Василий Гурко считал эти цифры сильно преувеличенными. В каждый конкретный момент времени в отпусках находилось от 2 до 5 % списочного состава армии. «Следовательно, бывали моменты, когда одновременно в отпуске находилось по полумиллиону солдат. Если добавить сюда выздоравливающих раненых, получивших разрешение перед возвращением в строй посетить свои деревни, и нижних чинов, посланных по служебным делам во внутренние районы страны, то нет ничего удивительного в том, что огромные массы солдат, временно живущих по домам или двигающихся по железным дорогам, приводили к распространению легенд об огромном количестве дезертиров»[1175]. Проблема массового дезертирства возникнет после революции.
Снабжение армии, даже улучшаясь с точки зрения вооружений, было далеко от совершенства, солдат захлестнули товарно-денежные отношения. «Во время зимы 1916–1917 года войска не могли жаловаться на недостаток теплой одежды, но сапог уже не хватало, — жаловался Брусилов. — …Из-за непорядков в тылу чуть ли не все население России ходило в солдатских сапогах, и большая часть прибывавших на фронт людей продавала свои сапоги по дороге обывателям, часто за бесценок, а на фронте получала новые. Такую денежную операцию некоторые искусники умудрялись делать по два-три раза. То же самое происходило и с одеждой, которую, не стесняясь, продавали зачастую солдаты, отправленные из тыла полностью снаряженные и отлично одетые и обутые, на фронт приходили голыми»[1176].
Многие соединения жили по принципу натурального хозяйства. Как свидетельствовал известный военный историк, генерал-лейтенант Николай Головнин, во время войны возглавлявший штаб 7-й армии, «как правило, армия недополучала в среднем 25 % полагающегося ей снабжения. Причины этого недовоза должны быть всецело отнесены к недостаточной провозоспособности наших железных дорог. Для того, чтобы выйти из этого хронического состояния недовоза, автору пришлось организовать в своем армейском тылу многочисленные заводы и мастерские… К лету 1916 г. в расположении армии работали: кожевенный, два мыловаренных, три дегтярных, четыре лесопильных, один чугунолитейный и механический заводы, починочная армейская ружейно-пулеметная, две повозочные, одна для изготовления проволочных госпитальных шин мастерские; осенью 1916 г., когда в армию перестал поступать керосин, пришлось даже собственными армейскими силами пустить нефтяной завод в Надворной (Карпаты)»[1177].
А были соединения, оторвавшиеся от баз снабжения, где солдаты действительно голодали. Деникин с ужасом вспоминал Румынский фронт зимы 1916—17 годов: «Где-то в Новороссии на нашей базе всего было достаточно, но до нас ничего не доходило. Лошади гибли от бескормицы, люди мерзли без сапог и теплого белья и заболевали тысячами; из нетопленных румынских вагонов, не приспособленных под больных и раненых, вынимали окоченелые трупы и складывали, как дрова, на станционных платформах. Молва катилась, преувеличивая отдельные эпизоды, волновала, искала виновных»[1178].
И все больше находилось на фронте людей, готовых подсказать имена виновных. Причем в первых рядах были отнюдь не большевики. «Земгусары» призывного возраста и отличного здоровья, но питающие непреодолимое отвращение к свисту пуль и разрывам снарядов, с благосклонного покровительства и с помощь оппозиционной общественности заполнили собой всякие комитеты, имевшие целью то устройство каких-то читален, то осушение окопов, — указывал на существенный источник внутреннего разложения армии Врангель. — Все эти господа облекались во всевозможные формы, украшали себя шпорами и кокардами и втихомолку обрабатывали низы армии — главным образом прапорщиков, писарей, фельдшеров и солдат технических войск из «интеллигенции»[1179].
Ситуация на боевых кораблях заметно отличалась по флотам и по типам судов. Наибольшее беспокойство вызывал Балтийский флот, где нижние чины набирались, в основном, из петроградских рабочих как разбирающихся в механизмах. При этом они резко теряли в заработках. Одним из основных мест базирования Балтфлота была крепость Кронштадт. Войтинский напишет: «Кронштадт не нюхал пороха. Но в течение многих лет для всех этих людей крепость, живую силу которой они составляли, была бездушной, мертвящей тюрьмой»[1180]. Революция найдет здесь наиболее решительных сторонников. Напротив, до Февраля Черноморский флот под командованием адмирала Александра Колчака выглядел боеспособным и благонадежным. На малых кораблях, принимавших активное участие в минной войне и небольших прибрежных операциях, боевой дух был очень высок. Хуже обстояло дело с крупными кораблями, которых в сражения по-прежнему не вводили. «В 1916 г. среди членов экипажей больших судов из-за вынужденного их относительного бездействия начали проявляться признаки деморализации, выразившиеся в беспорядках, неожиданно вспыхнувших на одном из них»[1181], — свидетельствовал Бубнов. После этого Ставка приняла решение использовать новые броненосные корабли в наступательных операциях, после чего дисциплина на флоте была восстановлена.
Если же брать Вооруженные силы в целом, самой взрывоопасной была ситуация в запасных батальонах. В начале войны их было 500, затем добавилось еще столько же батальонов второй очереди, в которых на конец 1916 года насчитывалось более 2,5 млн военнослужащих, причем сроки их подготовки старались увеличивать. С необходимостью постоянного тренинга пополнения сталкивались все страны-участницы войны, где создавались специальные военные городки-лагеря, и там — вдали от городских утех — велись занятия на местности. Россия пошла своим путем. По инициативе Поливанова было решено готовить резервы в крупнейших городах, в казармах отправляемых на фронт частей. Такая практика имела роковые последствия. «Нагромождение запасных войск в больших городах имело огромное развращающее влияние на людей, — считал Керсновский. — Глазам солдата открывалась разгульная картина тыла с его бесчисленными соблазнами, бурлившей ночной жизнью, повальным развратом общественных организаций, наглой, бьющей в глаза роскошью, созданной на крови»[1182].
Особенно много призывников оказалось в столице и ее пригородах. Сколько — источники расходятся. «В Петрограде и его окрестностях расквартировалось около 300 тысяч войск, — засвидетельствует начальник контрразведки Временного правительства Борис Никитин. — Они были представлены: 16-ю гвардейскими запасными батальонами, по 5–8 тысяч каждый; четырьмя запасными пехотными полками по 15 тысяч; техническими войсками и двумя казачьими полками»[1183]. По данным Военной коллегии Государственной думы, в феврале 1917 года в Петрограде размещалось 170 тысяч военнослужащих, в окрестностях — 152 тысячи, в два с половиной раза больше, чем до войны. Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства оценит численность Петроградского гарнизона в 180 тысяч. Основываясь на данных Интендантского управления
