Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вспоминал командир Лейб-гвардии Измайловского полка генерал-лейтенант Николай Шиллинг: «Состав запасного полка был несоразмерно велик и численностью был больше, чем полк военного состава, что было полным абсурдом и, кроме того, эта перегруженность только вредила делу и широко поощряла укрывательство от посылки на фронт… Причем чья-то невидимая, но сильная и вредная рука, совершенно изъяла эти батальоны из подчинения командирам полков, бывших в то время на фронте»[1185]. Офицерский состав запасных частей состоял в основном из выздоравливающих от ран, которые пользовались недолгим пребыванием в Петрограде не для воспитания войск, а для того, чтобы улизнуть из казармы в офицерский клуб, в театр, кино или к семье. К тому же офицеров было просто мало: их количество определялось из расчета численности части в 4 тыс. человек, а они были много больше.
Иван Солоневич — рядовой — лично проживал в казарме запасного полка. Обстановка, в которой находились тысячи его соратников, была «нарочито убийственной: казармы были переполнены — нары в три этажа. Делать было совершенно нечего: ни на Сенатской площади, ни даже на Конно-Гвардейском бульваре военного обучения проводить было нельзя. Людей кормили на убой — такого борща, как в Кексгольмском полку, я, кажется, никогда больше не едал… Настроение этой массы никак не было революционным — но оно было подавленным и раздраженным. Фронт приводил людей в ужас: «Мы не против войны, да только немец воюет машинами, а мы — голыми руками»… Роль беззащитной жертвы не улыбалась никому. Тем более что в основном батальон состоял из «бородачей», отцов семейства, людей, у которых дома не оставалось уже никаких работников… Людей почти не выпускали из казарм. А если и выпускали, то им было запрещено посещение кино или театра, чайных или кафе и даже проезд в трамвае… Позади у них — неубранные хлеба, впереди беззащитный фронт против немецкой мясорубки, сейчас — теснота, тоска, обильное питание и слухи, слухи, слухи… Царица. Распутин. Штюрмер. Темные силы. Шпионаж. Предательство. Неспособность»[1186]. Запасные полки были исключительно удобным объектом для агитационной деятельности.
Положение в этих частях все больше беспокоило и спецслужбы, которые отмечали, что «держат себя солдаты в тыловых частях крайне вызывающе, публично обвиняя военные власти во взяточничестве, трусости, пьянстве и даже предательстве. Повсюду тысячами встречаются дезертиры, совершающие преступления и насилия в отношении мирного населения». Существовало полное понимание того, что при возникновении беспорядков «на подавление их войсками гарнизона рассчитывать нельзя, ибо последние состоят из новобранцев, ополченцев и запасных, для которых интересы гражданского населения явятся более близкими и понятными, нежели выполнение воинского долга»[1187]. Именно «деды» из запасных частей Петербурга, которым абсолютно не хотелось отправляться на передовую, выступят главной вооруженной силой революции.
В конце 1916 года российская армия была измотанной и уставшей. Но фронтовые части были вполне боеспособными. Николай II сам в этом убедился, проведя весь ноябрь в поездке по передовой — от Балтики до Черного моря — вместе с наследником. Они побывали в Ревеле, Риге, Тирасполе, Рении на Дунае, Балту (в Подолии). Прием императора везде был восторженный, выправка войск соответствовала моменту. У полковника Генерального штаба Пронина были основания написать: «Русская армия начала 1917 года, прочно державшая свыше, чем 1000-верстный фронт, представляла внушительную силу и могла быть использованной не только для продолжения пассивной обороны, но и для наступления, что при наличии огромных технических средств сулило успех. Тот удар, который готовилась нанести вместе с союзниками Россия, был бы, более чем вероятно, роковым для Германии»[1188].
Однако для многих — на фронте и в тылу — ситуация выглядела совсем иначе. Все больше сомнений вызывали цели войны, тем более что четко сформулированы они так никогда и не были. Все чаще звучали обвинения в адрес царя. «В 1917 году уже никто на фронте не чувствовал в войне веянья Божьей благодати. Зато безумие ее ощущали все, открыто связывая к тому же это безумие с глупостью и бессилием власти, — вспоминал Степун. — О вине правительства и придворных кругов у нас в бригаде заговорили во время встречи нового, 1917 года»[1189]. Стояла очень холодная зима, грозившая, как представлялось многим, еще и голодом.
Правительственная чехарда
Февральскую революцию часто объясняют саморазложением власти, затеянной вконец растерявшимся императором в последний год его правления кадровой чехардой, которая выносила на вершину власти бездарностей, пользовавшихся покровительством Александры Федоровны и Распутина. Есть ли основания для подобных выводов? И да, и нет.
Конец 1915 — начало 1916 года прошли в поисках нового премьера. 77-летний Горемыкин мало кого устраивал. Либеральная общественность боролась с ним изначально, называя на его место кандидатуры Поливанова, Кривошеина и морского министра Григоровича. Но уже и правые требовали перемен. Генерал Курлов уверял, что Горемыкин «выработал в себе олимпийское спокойствие: его ничем нельзя было удивить, а тем более взволновать», и от него «нельзя было ожидать энергичных действий, принятие которых подсказывало современное положение»[1190]. В правых и придворных кругах все чаще стало звучать имя 68-летнего Бориса Штюрмера, крупного помещика из Тверской губернии, выпускника юридического факультета Петербургского университета, который имел опыт работы в Минюсте и МВД, был губернатором в Нижнем Новгороде и Ярославле. Член Государственного совета, Штюрмер со времен Столыпина был одним из главных идеологов правых и их общепризнанным кандидатом на премьерский пост.
Нельзя сказать, что царь не видел проблем, связанных с этой кандидатурой. В начале января супруга спрашивала его: «Милый, подумал ли ты серьезно о Штюрмере? Я полагаю, что стоит рискнуть немецкой фамилией, так как известно, какой он верный человек». На следующий день Николай отвечал: «Не перестаю думать о преемнике старику. В поезде я спросил у толстого Хе. (министра внутренних дел Алексея Хвостова — В. Н.) его мнение о Штюрмере. Он его хвалит, но думает, что он слишком стар, и голова его уже не так свежа, как раньше. Между прочим, этот старый Штюрмер прислал мне прошение о разрешении ему переменить фамилию и принять имя Панина. Я ответил… что не могу дать разрешения без предварительного согласия имеющихся еще в живых Паниных». Еще через два дня: «Я продолжаю ломать себе голову над вопросом о преемнике старику, если Штюрм. действительно недостаточно молод и современен»[1191]. 20 января Штюрмер все-таки возглавил правительство, а
