Лондон - Эдвард Резерфорд

Хэмптон-Корт

1533 год

Ей не следовало входить в сад. Услышав шепот, она должна была пройти мимо. Разве не предупреждал ее брат о таких вещах?

Знойный августовский день, чистое синее небо. В огромном оленьем заповеднике на Темзе, в десятке миль вверх по реке от Лондона, под теплым солнцем высился величественный, красного кирпича, дворец Тюдоров – Хэмптон-Корт. Через зеленые лужайки перед дворцом до нее долетал далекий смех придворных. Еще дальше в парковых деревьях виднелся олень, осторожно ступавший крапчатой тенью. На ласковом ветерке слабо пахло скошенной травой и вроде как жимолостью.

Она ушла на берег, желая побыть одна, и только сейчас, миновав ограду, услышала перешептывания.

Сьюзен Булл было двадцать восемь лет. В те годы предпочитались лица овальные и бледные, она же отличалась приятно правильными чертами. Считали, что главным ее достоинством были волосы. Не будучи заколоты, они спадали запросто, обрамляя лицо, и лишь немного вились на плечах. Но всем запоминался цвет – темно-каштановые с теплым золотистым отливом, они блестели, как полированное вишневое дерево. Такими же были глаза. Но сама она втайне больше гордилась тем, что родила четверых и не утратила стройности. Ее наряд был прост, но элегантен: накрахмаленный белый чепец поверх аккуратно собранных волос и светло-коричневое шелковое платье. Скромный золотой крестик на шее говорил, что она искренне предана своей вере, хотя многие придворные леди ходили так же, выказывая модную набожность.

Она не хотела сюда приезжать. Придворные неизменно казались исполненными фальши, которую она ненавидела во всех проявлениях. Нет, ее бы здесь не было, если бы не обязательства. Сьюзен вздохнула. Все это было идеей Томаса.

Томас и Питер были ее братьями – на удивление разными. Томас считался в семье любимцем: энергичный, смышленый, милый, своенравный. Она, безусловно, любила его, но с оговорками. С серьезными оговорками.

И Питер – надежный, основательный Питер. Он был ей ближе, хотя и приходился братом лишь по отцу. Именно Питер, старший в семействе Мередит, занял место их отца, скончавшегося в молодости. Питер, который был и неизменно будет совестью семьи. Сьюзен не особенно удивилась, когда он принял сан, предоставив Томасу заниматься делами мирскими.

Отец Питер Мередит был лучшим приходским священником в Лондоне. Рослый, лысеющий, с приятной полнотой в сорок с небольшим лет, он успокаивал своим присутствием столь же привычно, сколь и желанно для паствы. Он был умен и стал бы блестящим богословом, когда бы не некоторая леность в молодости. Человеку честолюбивому было нечего делать в приходе Святого Лаврентия Силверсливза. Но он был доволен. Отремонтировал церквушку, и та под его надзором обогатилась двумя красивыми витражными окнами. А еще знал поименно всех детей в округе. Женщинам нравилось его дружелюбие, благо те знали, что он исправно блюдет целибат. С мужчинами он умел выпить, не теряя веселого достоинства. Соборовав умирающего, неизменно держал его за руку до самого конца. Проповеди Мередита были просты, манера речи – будничной. Он всегда оставался серьезным и цельным католическим священником.

Да только в прошлом году он заболел, весьма серьезно, и по прошествии времени объявил: «Я больше не в силах быть пастырем». Питер собрался уйти на покой в крупный лондонский монастырь Чартерхаус, но перед этим решил совершить паломничество в Рим. «Увидеть Рим и умереть, – заметил он бодро, – хотя, посмею сказать, я пока не умру». Сейчас он там и находился. И Сьюзен пришлось написать ему, испрашивая совета насчет нынешнего дела. Она перечитала ответ в двадцатый раз за утро.

Могу лишь советовать тебе поступить в согласии с совестью. Вера твоя крепка, а потому молись и поймешь, что делать.

Она молилась. Потом пришла сюда.

Ее дорогой муж Роуланд пребывал где-то в огромном лабиринте Хэмптон-Корта. Часом раньше его увел туда Томас – на важнейшую в жизни, как оба они понимали, встречу. Она никогда не видела его таким взвинченным. Три дня тот мучился недомоганием и был так бледен, что Сьюзен сочла бы его действительно больным, когда бы не привыкла к ранимой натуре мужа. Он делал это для нее и детей, но также и для себя. Наверное, именно поэтому она столь искренне желала ему успеха.

Ее муж был величайшим подарком Питера. Последний нашел Роуланда и спокойно направил его к ней с уведомлением: «Сей». «Черт побери, они даже внешне похожи», – посетовал Томас. Действительно, Питер и ее муж, будучи оба крепкого сложения и преждевременно полысевшие, обладали изрядным сходством. Но, несмотря на внешнее сходство, у них имелось серьезное различие. Монах был старше и мудрее, а обходительный Роуланд – втайне честолюбив, чего, как знала Сьюзен, недоставало Питеру. «Я не пошла бы за мужчину, лишенного честолюбия», – признавалась она.

Что до физического аспекта их брака, то и он, по ее уверенному мнению, не мог оказаться лучше. Правда, она с улыбкой вспоминала первые дни. До чего они были праведны, нерешительны! С какой серьезностью старались следовать правилам и превратить свою близость в священнодействие! Вскоре именно она решилась взять на себя ответственность.

– Ну и распутница же ты! – заметил он с немалым удивлением.

– Я вынуждена кое в чем признаться, – отозвалась она.

И много раз с тех пор их духовник с улыбкой, которой они не видели, налагал на них небольшую епитимью и отпускал грехи.

Теперь у Роуланда появилась возможность себя показать. Если организованное Томасом собеседование пройдет успешно, в итоге не приходилось сомневаться. Широкое поле деятельности для его талантов, конец постоянной тревоге о деньгах – со временем, возможно, даже скромное богатство. Думая о детях, она твердила себе: так будет правильно.

Было и другое утешение. Как бы ни относилась ко двору Сьюзен, она понимала, что это неизбежное зло и придворные суть только слуги. За ними маячила фигура первостепенной важности, чьему делу они и служили. Друг отца, покровитель брата, человек, в любви и доверии к которому ее воспитали.

Добрый Генрих, благочестивый король английский, глава дома Тюдоров.

Династия Плантагенетов потерпела крах в ужасной череде семейных раздоров между домом Ланкастеров Джона Гонта и соперничавшим домом Йорков – это было названо Войнами роз. Убили стольких принцев, что всплыл малоизвестный валлийский род, случайно сочетавшийся браком со старым королевским домом. Истребив в сражении при Босворте пятьдесят лет назад последнего Плантагенета, Ричарда III, отец Генриха возвел на английский престол династию Тюдоров.

Сьюзен все еще помнила день, когда за год до кончины отец взял ее ко двору, – ей исполнилось пять лет; она не забыла великолепия человека, шествовавшего через огромный зал. Генрих был истинный великан с широкой грудью, в отделанной драгоценными камнями рубашке и округлых наплечниках. Рейтузы плотно облегали могучие ноги атлета; между ними, подчеркивая мощь его мужского достоинства, выступал гульфик. Сьюзен обмерла, когда огромные ручищи вдруг подхватили ее, вознесли высоко, и она обнаружила, что смотрит прямо в крупное, красивое лицо с широко расставленными веселыми глазами и ровно обрезанной рыже-каштановой бородой.

– Вот она, значит, какая, твоя малышка!

Могучий монарх улыбнулся, поднес ее ближе и поцеловал. А Сьюзен, хоть и была мала, уверилась в том, что видит перед собой мужское совершенство.

В Европе не нашлось бы принца краше Генри Английского. Пусть Англия была невелика; ее население, не достигавшее и трех миллионов, было впятеро меньше того, что проживало в ныне объединенном королевстве Франции, но Генрих VIII с лихвой и запросто сглаживал недостачу. Умелый спортсмен, искусный музыкант, человек образованный, неутомимый строитель дворцов, он воплощал в себе эпоху Возрождения. При Флоддене его войска разгромили скоттов; на «Поле золотой парчи»[48] он заключил показательно пышный мир с не менее великолепным королем Франции. Важнее же прочего было то, что в эпоху величайшего за тысячу лет кризиса христианства Генри Английский отличался набожностью.

Генрих только начинал править, когда Мартин Лютер выступил со своим религиозным протестом в Германии. Первоначальные требования лютеран реформировать Церковь быстро переросли, подобно былым претензиям английских лоллардов, в серьезнейший вызов католической доктрине. Вскоре эти протестанты уже отрицали таинство евхаристии и надобность в епископах, а также призывали священников вступать в брак. Поразительно, но им сочувствовали даже некоторые правители. Но только не добрый король Генрих. Когда германские купцы провезли в Лондон лютеранские трактаты, он начисто искоренил их. Семью годами раньше перед собором Святого Павла был публично сожжен Новый Завет в переводе Тиндейла. А сам ученый король так блистательно опроверг ересь Лютера, что благодарный папа пожаловал ему новый титул – Защитника Веры.