Лондон - Эдвард Резерфорд

– Меня беспокоит отец, – начала она.

Ее описание богатого купца трогало душу: одинокий вдовец, нуждающийся в обществе женщины зрелых лет.

– Или, быть может, – спокойно заметила Тиффани, – найдутся и замужние, падкие на тайные встречи. Для своего возраста он очень даже неплох. Не знаете ли вы кого-нибудь подходящего?

Дама Барникель нахмурилась.

– Давайте начистоту, – сказала она. – Вы ищете приятную любовницу для отца.

– Да.

– И спрашиваете, нет ли у меня такой на примете?

– Мне известна здравость ваших оценок, дама Барникель, и я полагаюсь на нее. – Тиффани выдержала паузу, потом добавила: – По-моему, он всегда восхищался вами.

Дама Барникель была не первой, с кем Тиффани заводила этот разговор, на самом деле – третьей. Улыбнись той удача, она, возможно, и вовсе не отважилась бы пойти в столь злачное место, как Саутуарк. Но некогда она слышала, как отец, пускай со смехом, хвалебно отзывался о даме Барникель. Сейчас Тиффани была уже готова на все. Что до ее стратегии, та формулировалась очень просто. «Он должен либо жениться на женщине недетородного возраста, либо завести любовницу, которую в жены не взять. То есть уже замужнюю», – сказала она Дукету, а когда тот усомнился в успехе, ответила, что другого выхода нет. Она должна.

– На меня намекаете? – осведомилась дама Барникель.

– Была такая мысль.

– А собственную женщину ему завести нельзя?

– Он очень дорог мне. Не хочу, чтобы он страдал.

Дама Барникель посмотрела ей прямо в глаза.

– На кону много денег? – спросила она.

– Да.

Тогда дама Барникель рассмеялась.

– Вряд ли получится, – заявила она. – У меня уже есть свой Булл, и весьма недурной.

На том они и расстались: одна прикипела к мужу, другая – к наследству.

Проблема Тиффани разрешилась не ее собственными усилиями, но благодаря помощи с другой стороны.

Среди членов палаты общин, в начале октября собравшихся на новую сессию, не многие пользовались столь единодушным признанием, как некий рыцарь, избранный от графства Кент. Именно в этой должности предстал в стенах сего священного учреждения Чосер – учетчик шерсти, воин, дипломат, поэт, мировой судья, а ныне представитель своего округа. Хотя его еще не посвятили в рыцари, его статус как представителя графства соответствовал рыцарю своего шайра.

То был прекрасный повод для торговца тканями и джентльмена Ричарда Уиттингтона устроить в своем доме небольшой пир. Не менее естественным явилось и приглашение на торжество их общего друга Булла. Обдумывая же список прочих гостей, он типичным для себя образом учел серьезную проблему, с которой столкнулся его друг и давний партнер Джеффри Дукет.

Поэтому для Булла стало приятным сюрпризом соседство с женщиной, чьей скромной и изысканной чувственности он не мог не оценить по мере того, как длился вечер. Ему польстило, что и она как будто проявила к нему интерес.

– По-моему, в настоящее время она совершенно свободна, – шепнул ему под занавес Уиттингтон.

Дукету же он весело сообщил с утра:

– Вся прелесть в том, что пожениться им никак невозможно!

Поднялся немалый шум, когда прошел слух, что Булла видели покупающим букетик цветов, который, как были основания полагать, предназначался в подарок сестре Олив.

1422 год

С началом нового века в Лондоне сложилось единое мнение насчет редкой удачливости семейства Дукет. Там было семеро здоровых детей, сам Дукет продолжал наращивать свое солидное состояние, а Тиффани стала наследницей куда богаче, чем могла надеяться.

Ибо в 1395 году скончался сперва наследник Боктона, а после – его скорбевший отец. Любимое старое поместье в Кенте перешло к Гилберту Буллу, брату покойного, который стал богатейшим представителем рода за всю его историю. Поскольку, как он отметил, ему, быть может, недолго осталось наслаждаться этим местом, Булл покинул дом на Лондонском мосту, доставшийся Тиффани и Дукету, и перебрался в родной, в котором прошло его детство. Его роман с сестрой Олив продолжался восемь лет и был неоспоримо успешным. При ее удобной и чуткой доступности его матримониальные чаяния вскоре иссякли. Когда же он увидел своих развеселых внуков, они не могли не пленить его сердце. Что до родовой гордыни, то она отчасти улеглась, когда один из герольдов Геральдической палаты указал ему, что, поскольку Дукет обладал собственным гербом, а Тиффани являлась, как он выразился, гербовой наследницей, гербы Булла и Дукета можно объединить и тем хотя бы геральдически обессмертить Буллов для грядущих поколений. Любуясь из Боктона волшебным видом кентского Уилда, старый купец рисовал себе мягкий и ласковый свет, окутавший годы его покоя.

Этот прелестный пейзаж был несколько омрачен прежде, чем купец упокоился навсегда.

Начавшись за здравие, правление юного Ричарда II закончилось плохо. Многим при дворе казалось, что успешное подавление крестьянского восстания вскружило ему голову. Невзирая на храбрость, он, в отличие от Черного принца, не выказал никаких способностей к военачалию. Его безумно экстравагантные идеи порой восхищали – например, возведение новой красивой крыши для Вестминстер-Холла. Другие же ничуть, как вышло с неуемными расходами на фавориток. И вдруг на исходе столетия его поведение стало настолько сумасбродным, что после крупной ссоры из-за феодального наследства сын Джона Гонта Генри взялся за оружие и сверг его.

Генрих IV из дома Ланкастеров, как называлась его ветвь королевского рода, правил достойно. Однако Булла все равно оскорбило нарушение права собственности. Новый король узурпировал законное место предыдущего. Вселенский порядок нарушился.

– В конечном счете это обернется бедой, – предупредил родных Булл.

Годом позже, в 1400-м, легла тень погуще.

Чума. Она вернулась в Лондон летом. Булл перевез семейство в Боктон, невзирая на протесты. Там, на высокой гряде, он, как в юности, выжидал, пока бедствие пройдет стороной. И только в конце октября, когда уверился в безопасности, он осмелился вернуться со всеми в Лондон, где обнаружил, что тьма вновь поглотила дорогих ему людей.

Отошедший от дел Чосер обосновался в милом домике в Вестминстере аккурат между дворцом и аббатством. Вокруг благоухал очаровательный сад, обнесенный стенами. Он провел там лишь год, работая над «Кентерберийскими рассказами», и его жизнь внезапно оборвалась пресловутым чумным летом.

– Как я не вспомнил о нем? Почему не увез в Боктон? – убивался Булл.

Впрочем, когда он вошел в дом, для него осталось неясным, была ли причиной смерти чума или что-то другое. Садовник сказал, что чума; монахи – что нет.

– Но я могу поручиться в одном, – уверил его один монах. – Он принял хорошую смерть. В конце он, знаете ли, раскаялся во всех своих трудах. Эти басни были нечестивы и безбожны. Чосер поручил нам сжечь все, – добавил он с удовлетворением.

– И вы сожгли? – спросил Булл.

– То, что нашли, – ответил монах.

Булл гадал, мог ли его друг, мучимый агонией, прокричать такие слова. Как знать? Но он припомнил сей обширный и грандиозный труд, оборванный смертью и столь безнадежно, ошибочно написанный по-английски, – все это уже не имело значения.

– Все равно потеряют или забудут, – изрек он горестно, покидая дом.

Его вели через аббатство, колокола созывали на вечернюю службу.

– Хотите взглянуть на его могилу? – любезно осведомился монах и проводил его к месту.

– Я рад, что он хоть похоронен в аббатстве, – проговорил Булл. – Чосер был украшением Англии. Мне отрадно видеть, что вы признали это.

Но монах покачал головой:

– Вы заблуждаетесь, сэр. Он покоится здесь из-за дома. – Монах улыбнулся. – Чосер жил в аббатстве, вот в чем дело.

Булл умер через пять лет, и Боктон перешел к Тиффани. Она бывала там чаще, чем Дукет, хотя тот тоже полюбил старинную вотчину Буллов.

– Но мой дом в Лондоне, – говаривал он искренне.

И жил там припеваючи. Он стал свидетелем того, как его друг Уиттингтон сделался мэром не раз и даже не два, а трижды, тем самым став легендой. Видел, как тот возвел многое из того, что сулил, включая обеспечение питьевой водой. В своем завещании мэр даже предусмотрел общественные уборные неподалеку от грязной старой церкви Святого Лаврентия Силверсливза.

Дукет видел, как скромная пивоварня Джеймса Булла при «Джордже» разрослась в огромное предприятие, поставлявшее пиво войскам следующего короля, Генриха V, когда те выступили в Азенкур. Видел очередную, как в славные времена Черного принца, победу Англии в ее старом конфликте с Францией. Увидел, как росли и богатели его дети, пока не настала пора уходить и ему.

Но даже теперь, старея и оставаясь в доме на Лондонском мосту, он любил созерцать реку. И не только по вечерам из большого окна с видом вверх по течению, но и спозаранку, остановившись у дороги в Саутуарке неподалеку от места, где его некогда нашли. Отсюда он мог часами смотреть на величественное и вечное течение Темзы к восходящему солнцу.