Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах

Фрёлих смолк, слегка подался вперед, втянул голову в плечи и выпростал кверху левый указательный палец. Вроде прислушивался.

– Нужно выйти на улицу, – сорвался он, – немедленно… в контратаку… когда они появятся!.. Немецкие истребители, три штуки, сам только что видел! Очень высоко… Это знак!

Бройер положил руку на плечо Фрёлиха:

– Для начала положите оружие… вот так… разденьтесь и присядьте! У нас есть еще кофе, еды тоже немного найдется…

Тем временем проснулись все остальные

– А ведь верно, дружище! Сегодня же тридцатое января – десятилетняя годовщина!

– Помните, как тогда…

– Да уж, шума было много… Факельное шествие через Бранденбургские ворота… Имперская канцелярия… Гитлер и Гинденбург в окне… Все вообразили: вот он, рай земной.

– Кто бы мог подумать, что через десять лет я увязну в этом дерьме…

– И все же хотелось бы узнать, как они там сегодня отмечают. Подаст ли Адольф голос?

– Кажется, говорить будет Геринг, – обронил капитан Айхерт. – Да уж, послушать охота. Может, наладим ящик?

Пока Бройер пытался вытянуть из зондерфюрера все, что тому было известно о судьбе оперативной роты Факельмана, Янкун возился с радиоприемником. В последние дни иногда еще удавалось выйти на нужную частоту. Как только закончилось привычное утреннее благословение из минометов, начфин выбрался на улицу. Где-то подцепил телефонный провод – в разбитом автомобиле нашелся еще пригодный аккумулятор – и, немного помудрив, поймал на коротких волнах отчетливо слышную музыку. Общее напряжение возрастало. “Что он скажет? И будет ли говорить про Сталинград?” До сих пор в сводках вермахта о Сталинграде не упоминали, ограничиваясь общими фразами о “героических оборонительных боях на востоке”.

– Ну, разумеется, речь пойдет о Сталинграде! Как можно сегодня о нем умолчать. Непременно скажет.

Диктор заговорил:

– Трансляция празднования десятой годовщины прихода к власти, которое проходит в торжественном зале Имперского министерства авиации, по техническим причинам откладывается на один час. А пока мы хотим предложить вниманию слушателей военные марши.

Заиграл “Марш финляндской кавалерии”, а потом знаменитый “Гогенфридбергский”. Несмотря на помехи, прием был вполне сносный. Фрёлих сидел, подтянув колени, возле стены. С закрытыми глазами отбивал рукой такт…

– Похоже, они там не унывают, – заметил обер-лейтенант Шмид. – Честное слово, не терпится узнать. Братцы, а вдруг… Как думаете, а вдруг он скажет: “Они храбро сражались, незыблемо веруя в фюрера! И сегодня за эту веру их ждет воздаяние. Фюрер не бросил своих солдат в беде. Мы так долго молчали, потому что ждали счастливых вестей. Сегодня, в десятую годовщину, операция по освобождению армии успешно завершилась. Воздушно-десантным дивизиям удалось установить связь с заключенными в котел силами. Верность за верность!..” Что думаете? Пробрало бы любого.

– Верность за верность! – спопугайничал Фрёлих.

Остальные нервно засмеялись.

– Мне за глаза хватит, если он просто скажет правду… Если признается, что они допустили ошибку…

– До ни в жизь он не пьизнаеца! – вставил Финдайзен.

– …Допустили фатальную ошибку, и теперь под Сталинградом русские взяли в котел триста тысяч наших солдат. Они мужественно дрались, боролись с голодом и холодом и благодаря этому сковали силы противника. Понеся колоссальные потери, немецкие войска выполнили ту единственную скромную задачу, которую могли выполнить. Еще никогда на долю наших ребят не выпадало столько тягот, но они стерпели все и сделали свое беспримерное дело. Нечеловеческие испытания были уготованы им исключительно по нашей глупости и близорукости… (Это говорить не обязательно!) В Сталинграде остались только раненые, умирающие с голоду и полузамерзшие люди, у которых больше нет сил продолжать борьбу. И потому сегодня, с учетом данных обстоятельств, фюрер принял решение о почетной капитуляции остатков Шестой армии. Он спас жизни ста тысяч человек: мужей, отцов и сыновей… Это подарок немецкому народу по случаю десятой годовщины принятия власти… – Капитан Айхерт перевел дыхание. – Вот что он мог бы вкатить!

Присутствующие молчали. “Да, – думал каждый про себя. – Такие слова, пожалуй, в самую пору”.

В дверь вломился рядовой с криком.

– Господин капитан! Там русские! Уже в трех домах отсюда.

– Русские? С какой стати? Откуда?

– Через площадь и по улицам им не прорваться. Там еще пальба. Они ломают стены и пробиваются от дома к дому через подвалы… Камрады из соседних укрытий рассказали…

Айхерт поднялся.

– Ну что ж, пусть дозорные готовятся! Фельдфебель Кунце уладит формальности. Как только русские появятся, вывешивайте флаги и сюда с докладом… Господа, кажется, час настал! Похоже, мы будем лишены удовольствия послушать господина Геринга … Думаю, все необходимое нами предпринято.

Начальник финансовой службы Янкун побледнел. Помедлив несколько секунд, он вышел. Через некоторое время вернулся с семью консервными банками и ящиком сигар.

– Остальное я распорядился поделить между солдатами, – смущенно сказал он. – Теперь-то уж какой смысл…

Он пододвинул каждому консервную банку.

– Ну ты даешь, брат! Начфин, такой свиньи, как ты, человечество еще не видало! – воскликнул Шмид. – Мы столько дней даже соломинкой не могли затянуться, а теперь, пожалуйте, – является с ящиком голландской отравы!

Все накинулись на сигары. Янкун торжественно вытащил пачку банкнот: новехонькие, еще хрустящие 50-марковые купюры – имперская кредитная касса.

– А теперь, милостивые господа, кто желает для сигары лучинку! – пригласил он движением руки. – Пусть мир катится в тартарары возвышенно!

– Илы нобесные, с уа сойти! – воскликнул Финдайзен. – Токое роньше тойко в плоих кишках пифоли!

Он свернул купюру, закинул ногу на ногу и зажег сигару, как вельможа. Вскоре комнату заволокло плотным облаком дыма. Бройер выуживал из килограммовой банки красноватую ливерную колбасу. Хлеб весь съели. Уже через десять минут он срыгнул как после тухлых яиц. Но, призвав на помощь мужество, продолжил запихивать в себя жратву. Кто знает, когда в следующий раз перепадет! Все внимание снова обратилось к радиоприемнику. Оттуда по-прежнему лились марши. Начало трансляции переносили уже дважды. Офицеры только дивились:

– Что там у них стряслось?

– Или Герман забыл, куда ордена задевал?

– Не иначе как англичане сбросили пару-тройку подарков!.. Такое тоже возможно!

Наконец началось. Офицеры услышали журчание полного зала, напряжение передавалось и им. Голос диктора с благоговейным придыханием описывал происходящее:

“…на свои места прошествовала рота представителей трех родов войск вермахта и СС – все молодые солдаты, кандидаты в офицеры… А сейчас появляется рейхсмаршал…”

Слышны неразборчивые команды, резкое щелканье. Диктор приглушает голос до шепота… Новое объявление: пронзительное, взнервленное. Наступает тишина…

А потом говорит Геринг – слащаво-вальяжно, тон покровительственный, как у хозяина трактира. Слушатели невольно придвигаются поближе к аппарату. Из коридора напирают рядовые: истощенные лица, приоткрытые рты, глаза так и хлопают. Все затаили дыхание. Геринг пространно рассуждает о возможных причинах войны, о коварном мировом заговоре евреев и завистливых плутократов, о военных успехах. Сколько раз они это уже слышали, до омерзения часто… Медленно