Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А как же дивизия?
– Она еще сражается, по крайней мере отдельные ее части. Я не знаю. По-видимому, там полный хаос.
Между тем капитан Гедиг тоже уложил вещи.
– Неужто и вы надумали уйти? – испугался Бройер. – Это ведь чистое безумие!
– Я должен, Бройер! Я должен что-то сделать! Не по мне это: сидеть и ждать. Это невыносимо. И еще… У меня там девушка, и она ждет. Кто знает, может, удача нам улыбнется.
– Вся Германия ждет нас. Но так мы ее никогда не увидим!
– Бройер, чему быть, того не миновать! Бывайте здоровы и ни пуха!
Капитана словно подменили. Он жаждал действий, в глазах горел мальчишеский задор. Он кое-что знал. Незадолго до смерти Энгельхард доверил ему один секрет. От генерала Губе поступила радиограмма, содержание которой потихоньку просочилось и стало известно избранным штабистам. Радиограмма гласила: битва за Сталинград проиграна. Группы, которым удастся вырваться из окружения, должны лечь на землю, образовав из тел опознавательные знаки; их будут снабжать довольствием по воздуху. Так вот в чем заключалась помощь Гитлера сталинградской армии! Поверив этим обещаниям, капитан пустился в путь – триста километров по русской зиме.
Когда три офицера подошли к Айхерту попрощаться, тот вдруг вскочил.
– Черт подери! Парни, я с вами! – закричал он. – Авось получится! Ну, а если не получится, тоже не беда – терять-то нам нечего. По крайней мере конец, достойный солдата… Начфин, подкинь-ка нам чуток из твоих банок, недели на две!
– Браво, господин капитан! – закричал Бонте. – Наконец-то вместе! Плечом к плечу… Если дело не выгорит, хоть посмеемся от души!
– Двигайся я порасторопнее, – прокряхтел Шмид, – непременно пошел бы с вами, так точно!
Остальные замерли в оцепенении. Лейтенант Дирк тоже молча наблюдал всю сцену, но глаза его блестели.
– Вы собираетесь уйти? – спросил совершенно сбитый с толку Бройер. – А как же… как же ваши люди?.. Еще вчера вы горой за них стояли… Это безответственно!
– Ответственность! – взревел капитан, хватая шинель. – Вы же сами говорили, что уже ничего не имеет значения!
– Да, к сожалению! И, значит, должны обрести цену другие вещи! Господа вольны делать, что им захочется. Они свободны. Но вы, лично вы не свободны! Вы не можете бросить людей! Не в эту минуту!
– Ах, ерунда! Снова завели старую пластинку! Живее, начфин, давай сюда паек!
Но начфин медлил.
– Я ничего не выдам, господин капитан! – решительно заявил он. – Делайте, что хотите. Но паек – для подразделения!
Айхерт опустил руки. Ничего подобного с ним раньше не бывало.
– Вы действительно хотите покинуть свой пост, как Унольд? – настойчиво спросил Бройер. – Хотите бросить своих людей в беде, как тот горе-генерал, который бросил на поле боя дивизию? Я знаю, никто не приведет вас к ответу! И даже более: если прорыв увенчается успехом, вас будут чествовать как героя! Но вы все равно останетесь дезертиром, настоящим дезертиром! Вы же не пойдете на такое!
Айхерт упал в кресло.
– Вы правы, черт возьми! – произнес он беззвучно. – Вы бесконечно правы. В мире есть вещи поважнее писанных приказов… Проклятье, чему только не научишься в этой чертовой дыре… Бывайте здоровы!
Он на прощанье махнул рукой трем беглецам. Разочарованные и подавленные, те ретировались. В комнате нависла гнетущая тишина. Как будто разбились последние надежды. О том, чтобы застрелиться, больше не говорили. Даже румынский генерал, похоже, отбросил всякую мысль о самоубийстве. А обер-лейтенант Шульц, который время от времени к ним заглядывал, откликнулся на вопрос с большим удивлением: “Пустить пулю? С какой еще стати? Он сдастся в плен, как и все”.
Поскольку штаб дивизии распался и никаких приказов ниоткуда не поступало, Айхерт решил передать себя и своих людей в подчинение румынскому генералу как старшему по званию в этом квартале. Брошенные на произвол судьбы руководством, немецкие солдаты избрали своим командиром румына. В соседних подвалах и проломах ютилось около трехсот солдат с легкими ранениями и пятьсот тяжелораненых. Генерал нашел в себе мужество сделать самое правильное. Он запретил отстреливаться и отдал приказ при приближении русских размахивать флагами Красного Креста. Человек, которого использовали, которого в конце концов предали, бросив в котле вместе с разбитыми войсками, обреченными на голод (после того как съели всех лошадей) и доведенными до жалкого состояния, – этот человек под свою ответственность спас жизни нескольких сотен немецких солдат. Это был генерал Братеску, командир 1-й румынской кавалерийской дивизии.
Словно по негласному уговору, все стали готовиться к сдаче в плен. Только на крайний случай, разумеется! Втайне каждый еще продолжал уповать на “великое чудо”.
– Куда обручальное кольцо зашьешь? – спросил обер-лейтенант Шмид начфина, который в тот момент надевал на себя вторую пару нижнего белья.
– В брюки, наверное. В пояс за пуговицей. Думаю, это самое надежное.
Капитан Айхерт зашивал в подкладку шинели русские купюры. Янкун рылся в своем чемоданчике и спрашивал, нет ли желающих купить свитер или белье, – на него больше ничего не налезало. Упаковывались вещмешки: люди отбирали самое необходимое, откладывая в сторону то, что так долго любили и берегли. Дневники, письма, фотографии – все летело в огонь. Бройер от этих хлопот был избавлен. В кармане шинели он нащупал фотоаппарат. Долго взвешивал в руке. Цейсовская “Иконта” стоила 105 рейхсмарок. Когда родился первый мальчик, он продал печатную машинку и приобрел вот эту камеру. Она сопровождала его в первые годы супружеской жизни и на извилистых дорогах этой безумной войны… На плите лежал кусок чугунной трубы. Бройер ударил раз, другой, третий – маленькая вещица не желала умирать, не такой конец ей предназначался. Отчаявшись, Бройер швырнул ее в печку. Губную гармонику он долго вертел в руках, но в конце концов положил обратно в карман.
– Войлочные сапоги лучше снимите, – посоветовал ему казначей. – Их вы лишитесь в первую очередь! И придется топать в Сибирь босиком.
Он вышел и вернулся с парой новехоньких коричневых солдатских сапог.
– Ты смотри, ничего себе заначки! – удивились остальные. – Давай выкладывай, что у тебя в закромах! Небось консервов целые ящики!
– Уж и не помню, – съязвил Янкун. – Как засядем здесь еще на две недели, что тогда жрать будете?
Так готовились к финалу.
Зондерфюрер Фрёлих бродит по Сталинграду среди руин. Он больше не знает, где фронт, где товарищи. Житье-бытье с артиллеристами длилось недолго – все время как на раскаленных углях. Ничего съестного он не прихватил, не решился. И теперь опять его мучает голод.
Он балтиец. С гордостью носит сине-белый крест Прибалтийского ландесвера[59]. И в лапы к
