Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Двор, где-то рядом комендатура Сталинград-Центр. В соседнем здании отдел продснабжения. Во дворе толпа людей. Без оружия, без дела, слоняются туда-сюда, недружелюбно поглядывая и ожидая, когда подвернется случай осадить казначея и добраться до склада. В углу внушительная гора оружия: винтовки, пулеметы. Рядом офицер вербует бойцов:
– Двести граммов хлеба тому, кто возьмет оружие! – лицо раскраснелось от крика.
Время от времени вперед выступают добровольцы, осыпаемые злыми насмешками. Уныло подбирают винтовки и протягивают руку за отрезанным ломтем. Но все не так просто, как кажется. Последнее слово остается за офицером: тот проверяет, по силам ли человеку держать оружие и стрелять. Нынче таких немного…
Фрёлих получает свой кусок и распределение в офицерский патруль, которому поручено “зачистить” подвалы и бункеры. С ним в команде два унтер-офицера. Во главе лейтенант, еще совсем молоденький, с горящим взглядом.
Каждая дыра забита людьми. Одни играют в карты (“Что тут такого?! Ничего ж не происходит!”). В другом месте жгут деньги или запихивают в себя до бесчувствия украденную еду, глотают сардины, заливаясь маслом, которое стекает по щетине. Люди ждут, мучаются голодом, умирают. Немцы, дрожащие от страха русские девушки, румыны, хорваты и итальянцы (а эти откуда взялись?). В каком-то подвале патруль видит даже чернокожих. Желтые, синие, серые, зеленые лица – дело обычное. Но черные? Оказалось, парни просто разводили огонь автомобильной резиной!
А вон торчит из-под земли палка, на ней белая тряпка. Внутри по периметру стены сидят, словно онемевшие, люди – дремучие старцы. “ОТ” – Организация Тодта (nomen est omen)![60] Мраморные изваяния. Никто даже головы не повернул.
– Умом тронулись или как? – орет лейтенант в тишину. – Живо уберите позорную тряпку!.. Вылезайте отсюда!
Он стреляет из карабина в потолок. В воздухе медленно закипает глухая злоба, набирает силу. Отделившийся голос бичует наотмашь:
– Прикончите этого сукина сына!
Один из “старцев” поднимается. Большой и широкоплечий, подходит ближе. Лицо древесного цвета.
– Проваливай отсюда, юноша! – говорит он спокойно. – Пусть тебе снаружи накостыляют, если терпежу нет. А сюда не лезь! Мы уже сыты вами по горло.
Он молниеносно выхватывает у офицера карабин, разворачивает, еще рывок, и приклад резко бьет в подбородок. Деревянный хлопок, и, вскинув руки, лейтенант падает навзничь. Фрёлих спешит убраться подобру-поздорову.
На улице грохочет справа и слева. Миномет! Унтер-офицеров и след простыл. Фрёлих ныряет в ближайший дом. Не успел войти, как чудовищный грохот швыряет его на землю. Деревянные перекрытия разлетаются в щепки. “Дерево дрянь, – успевает отметить он. – Рыбокоптильня – другое дело: облицована кафелем. Шестицилиндровый «хорьх». Воскресенье на Ванзее. Шпревальд…” Проходят минуты, Фрёлих встает и, покачиваясь, вваливается в комнату. Повсюду мертвые солдаты, засыпанные обломками, один распластался на столе. Фрёлих рывком открывает следующую дверь. На полу женщина, вместо лица кровавый фарш. В глубине рыдает старик, лопоча молитвы. А посреди комнаты – ребенок, маленькая девочка, лет трех. Оцепенев, стоит себе одна-одинешенька, словно немая. Ротик чуть приоткрыт, огромные глаза-вишенки неподвижно смотрят на незваного гостя. В крошечной ручонке тряпичная кукла…
Фрёлих зажмуривается. Отгоняет жуткую картину и выбегает вон. Теперь палят со всех сторон. Стрелковый огонь. Вдоль улиц гуляют пулеметные очереди. Под прикрытием стены сидят на корточках люди, но вдруг кидаются через дорогу. Один высоко подскакивает на бегу, как резиновый мячик, выпрастывает в воздух руки и обращается в комок, скрючиваясь, будто в безудержном смехе.
– И-и-и-и, и-и-и-и, – пронзительно завывает он, но потом вдруг вытягивается, смолкает и падает, как бревно.
Фрёлих тоже кричит. Не знает почему, но кричит, диким звериным криком. Размахивая ПП, несется большими скачками сквозь град пуль, падает, тут же снова вскакивает на ноги, рысит через заборы, палисадники до укрытия, где замирает, с трудом переводя дыхание.
Три стены без крыши – все, что осталось от сарая или гаража. Фрёлих всматривается: он не один. Повсюду лежат люди, засыпанные снегом и обломками. Десять-пятнадцать человек. То ли сами сюда добрались, то ли их принесли, но, сдается, они здесь уже несколько дней. Строение обрушилось. И все теперь в западне: отработавшие свое и изувеченные, битые, но пока еще живые. Их тела – сплошное иссиня-черное, полусгнившее или кровавое месиво из отрепьев, плоти и костей. Головы: высушенные истлевшие черепа мертвецов или бесформенно раздутые, словно изъеденные проказой. И все гулит, ноет, хрипит и стонет. Кто-то тихо хихикает себе под нос. Другой встает на ноги. Две горящих зеницы, как звездочки в белой рамке, моргая, смотрят на Фрёлиха, и рука, тощая как у скелета, тянется к нему.
– Там на улице, – слова хрипят будто из механического аппарата, – за углом… фюрер с моей женой… Скажите, я иду… Ну, ступайте же!
Издав какой-то булькающий звук, человек снова опускается, изо рта пузырится зеленоватая пена. Фрёлих чувствует, что его дергают.
– Пожалуйста, – раздается шепот. – Пожалуйста!
Фрёлих оборачивается, видит лицо цвета слоновой кости, искаженное до гротеска, как вырезанная из дерева маскарадная маска. Чья-то рука тянется к его кобуре.
– Пощадите! – снова шепчет голос.
Фрёлих затравленно оглядывает извивающееся перед ним тело. Нет, это не все тело, только его фрагмент, который заканчивается коленями. Из пропитанных кровью искромсанных замерзших брюк белеют расщепленные кости… Внутри у Фрёлиха что-то надорвалось.
– Помогите! – кричит он и срывается с места. – Помоги-и-и-ите! На по-о-о-мо-о-о-ощь!
Звенит кристально-чистый морозный воздух. Возле здания местной комендатуры развернулась батарея. Ее командира настоятельно просят сменить позицию. Тот возмущен и тянет время: приказ есть приказ! В зияющих окнах верхних этажей мелькают языки костров, столбы черноватого дыма поднимаются в небо. Видимость превосходная. Русские переводят огонь и теперь лупят по дому, открытому как на ладони. Вокруг рвутся авиабомбы, артиллерия, танки и реактивные снаряды не оставляют камня на камне. Целые комнаты со всей обстановкой взмывают в воздух. В самых разных местах разгораются пожары, и потушить их удается с трудом. Тишина покинула комендатуру, нет, тут больше не тихо! Вместе с едким дымом и желтоватыми сернистыми газами через все комнаты и холодные как лед коридоры тянется шлейф из стонов
