Работы разных лет: история литературы, критика, переводы - Дмитрий Петрович Бак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кому-то все это может показаться скучным, а то и несовременным, – сам поэт тоже понимает, что его манера обращения со стихом в двухтысячные годы довольно проблематична, если не сказать анахронична. Вот строки из знаменательного стихотворения «Ответное письмо: 18 лет спустя», адресованного Давиду Самойлову, «старшему другу»:
Хорошо, что Вы далеко –
нынче тут не чтут поэтов,
некому стишок прочесть.
Ни в Отечестве пророков,
ни у разных-прочих шведов…
Хорошо, хоть водка есть.
Здесь важна полуироническая отсылка к всепоглощающей иронии Георгия Иванова, некогда тоже оказавшегося в мире, мягко говоря, невнимательном к русской поэзии:
…Трубочка есть. Водочка есть,
Всем в кабаке одинакова честь!
Однако продолжение хлебниковского послания к Давиду Самойлову свободно от сетований и сожалений: как бы собака ни лаяла – караван идет, контора пишет, то есть сочинитель строчит себе тихо в заветную тетрадь:
У меня же все в порядке:
все работаю в газетке, –
значит, к водке есть жратва
и в излюбленной тетрадке
незаполненные клетки –
будет, где держать слова.
Отношение к словам остается серьезным, вопреки сменившемуся столетью на дворе. «Буду писать стихи наперекор всему!» – это почти манифест. Но вот в другом стихотворении из того же цикла «Разговор с поэтами», обращенном к «королю поэтов» начала восьмидесятых Александру Еременко, дан иной вариант поведения поэта в непоэтическую эпоху:
Он живет как поэт – он не пишет стихов,
только странные строчки припоминает…
И это тоже честно: не писать стихов не потому, что пропал голос, но в силу глухоты города и мира к поэтическому высказыванию. Некрасовский клич слышен через полтора столетия: «Блажен, кто молча был поэт…» Из двух вариантов нонконформистского творческого поведения Олег Хлебников в последние (весьма непоэтические) годы выбирает первый и главный для себя: сочинять стихи, невзирая на волны перемен, споры о стиле – писать так, словно бы с русской поэзией в последние тридцать-сорок лет ничего не случилось, как если бы не накрыли ее сначала волны стадионной популярности, не иссушил затем отлив перестроечной злободневности, если бы…
А вот коли все эти «если бы» вдруг забыть, то и окажется, что есть такой поэт Олег Хлебников, внимательно всматривающийся в современность, отдающий должное по видимости мелким обыденным событиям, которые на поверку оказываются крупномасштабными, вовсе не камерными, имеющими значение для многих и многих соотечественников и современников.
Новая книга стихов Хлебникова открывается стихотворением-манифестом, неспроста посвященном памяти о. Георгия Чистякова, чья теплая улыбка до сих пор памятна всем, кто его слушал и, главное, – слышал. По первой строке, некогда произнесенной о. Георгием, назван весь сборник:
«Мы – люди Страстной субботы».
Он – вот уже: снят с креста.
Воскреснет ли? Все заботы
об этом, вся маета
сердечная… Ангел, что ты
с известьем к нам не спешишь?
Мы – люди Страстной субботы,
мы глушим себя: гашиш
иллюзий, нектар до рвоты…
А вы намекните нам:
воскрес, мол, мы не сироты –
все беды напополам!
Мы, люди Страстной субботы,
чужим сострадать страстям
устали, вышло из моды
внимать неблагим вестям.
Мы знать не хотим о страшном.
Не смейте напоминать
о сгинувшем дне вчерашнем
и что Он придет опять!
Вовсе не хлебниковское стихотворение! – так и хочется сказать второпях и невпопад. Своею углубленностью во многосмысленные глубины слов бесконечно отдалено оно и от его фирменной бытовой конкретности, и от стенографической точности описаний. Страстная суббота – страшный день, когда заповеданное чудесное возвращение светлой силы в земной мир еще не явлено, отсрочено – кто знает на какие мгновенья, годы или эпохи. В этот день мы должны обороняться от сомнений в благовествовании, от неуверенности в себе и в будущем, а также и от прямого неверия. Сквозь боль и скорбь необходимо суметь увидеть иное, неизмеримо большее, чем повседневные невзгоды.
Однако о. Георгий, согласно интерпретации Олега Хлебникова, вкладывает в заглавное словосочетание стихотворения совершенно иной смысл, едва ли не противоположный исконному. Зыбкая неопределенность Страстной субботы, шаткое равновесие чуда и подлунного мира, высшего промысла и логики земных событий – все это может и должно вести не только (и даже – не столько) к укреплению духа «средь дольних бурь и битв», не столько к переступанию через непреодолимость зла в светлый квадрат чуда, но совсем наоборот – к повышенной чувствительности к именно «неблагим вестям», к известиям о торжестве зла – человеческого, слишком человеческого. Если сделать в заданном этими рассуждениями направлении еще один закономерный шаг, то мы получим сентенцию парадоксальную, почти еретическую. Время Страстной субботы – не просто краткое помрачение между мерцанием пророчества и светом воскресения, но совершенно особый шанс внимательнейшим образом всмотреться в оттенки тьмы, ощутить, как свое, – чужое горе, почувствовать своими – заблуждения, страдания, сомнения других людей.
Время Страстной субботы осенено особого рода благодатью «неблагих вестей», сомнение в вечных истинах в этот день есть не временное помрачение, но данный каждому способ устоять перед натиском смерти самостоятельно, без опоры на поддержку сил, с которыми не спорят. Да, в России – в нулевые годы наступили времена, символически эквивалентные моменту земного погребения Богочеловека. Все вроде бы устаканилось, встало на свои места, все шипы бытия плотно и прочно вошли в предполагаемые проушины. В это время особенно легко предаться ложному благочестию, снимающему с человека всякую ответственность за происходящее. Если все само собою и непременно наладится (да и уже налаживается!), значит, у меня есть право спокойно пройти мимо знаков своих и чужих бед и бедствий, которые зачастую служат платой за нормализацию и стабилизацию.
Вот каким образом оказывается заново обоснованной всегдашняя сосредоточенность Олега Хлебникова на не очень-то модной в последние годы «гражданской тематике». Вопреки набирающей силу «новой социальности» (с ее «жесткостью», доходящей до жести), в поэзии Хлебников оказывается верен социальности «старой» – либеральной, говоря полузабытым языком времен собчаковских и отторженья Крыма. Хлебников стоек на своем посту, он делает некую неслышную и невидную работу по сохранению общественного
