Работы разных лет: история литературы, критика, переводы - Дмитрий Петрович Бак

В серой казенной рубашке – ладонь у ладони

в скорбном халатике, в туфлях на грубом картоне…

Будь наши очи духовные чуть приоткрыты,

мы бы увидели – нет,

средь сиятельной свиты,

в брачной одежде,

в чудесной накидке лазурной –

вот как проходит она в кабинет процедурный!

(«В брачной одежде»)

Сопоставление несоизмеримого – вот, на мой взгляд, содержательная основа фирменной диссонансной стилистики Николаевой, ее бесконечных периодов, неплавно и негладко перетекающих из одной строки в другую. Да и как иначе могли быть записаны монологи ее героини – словно бы нервно вышагивающей по комнате взад и вперед, что-то доказывающей и собеседнику и самой себе в одночасье? Все страстно нагнетается, нет размеренности:

Чу! – метель переводит дыхание, чтобы опять

с новой силой снежком – да погуще, послаще –

жахнуть, шарахнуть, подбавить, покрепче поддать…

…Подхожу к самым главным – в моем понимании – стихотворениям из сборника «Здесь», в которых с наибольшей ясностью сформулировано поэтическое (и не только) profession de foi Олеси Николаевой. Если не ошибаюсь, именно об этом (каким образом, собственно, возможно поэтическое творчество?) написана вся книга. «Здесь» – это где? Ясно, в подлунном мире, по сию сторону смерти и вечности. Именно

Здесь собирается гордость юродств доморощенных,

темный свет,

всякий помысел, рискующий заблудиться…

……………………………………………………….……

…ибо то, что зарывали в землю веками, – здесь

обнажилось с изнанки.

Выразительнейшее стаккато. По тональности эти стихи сопоставимы разве что с шепотом-восклицанием Бродского:

…и тут –

тут конец перспективы.

«Зарываемое в землю» – не только упоминаемые в стихотворении «ересь, спесь». Это – талант. Правомерно ли так поступать с талантом поэтическим? Да, поскольку много в нем темного, двусмысленного. Нет, поскольку бесстрастное избавление от сомнений само по себе есть недолжная и нечестная страсть. Унижение паче гордости. Покорность сродни бунту. Значит, поэт (падкий до соблазнов, как женщина, кошка или дитя) обречен нести свою ношу? К чему? Чтоб «часть его большая» пережила поколения? Нет, этой надежды более нет. Многократно провозглашенный в прошлом веке «кризис автора», «конец искусства», по версии Олеси Николаевой, приходит с неожиданной стороны. Об этом яснее всего говорится в стихотворении «Снежное поле», вполне очевидным образом примыкающем к череде русских од-«памятников» в духе Горация.

Страшно гадать, наугад раскрывая страницу.

В трепете сердце на каждую строчку готово:

все ему впору, и все в откровенье годится.

Жизнью аукнется – кровью откликнется слово.

«Я вас любил», прочитаешь и вздрогнешь под взглядом.

Вынешь: «То Бог меня снегом занес», – задохнешься.

Словно из щели, потянет бедой и надсадом,

станешь ее заколачивать и – промахнешься!

…Пусть бы неузнанной тенью, тропой безымянной

жизнь проходила походкою неуловимой

в сумерках – серой, при свете заката – багряной,

легкой под ветром и ливнем взашей гонимой.

Пусть бы неведомый стал бы ее беспокоить, –

шип ли обиды, восстанье ли чертополоха, –

только б не наша печаль – все назвать да присвоить,

вскинуть на плечи, тащить до последнего вздоха.

Только б не наше желанье – печатью своею

все запечатлеть и думать, что вышло – богато.

И, словно скряга – сундук, открывать – холодея –

снежное поле, где кто-то любил нас когда-то.

Как вам это понравится? Не думаю, что слишком. Все схемы осмысленной высокой притчевости нарушены. Не уверен, что «нравится» подобная безысходность поэтического усилия и автору, даже – что тут вообще применимы категории из ряда «нравится – не нравится». Усталость Блока конца 1900-х здесь слышится явственно и недвусмысленно:

Искусство – ноша на плечах,

Зато как мы, поэты, ценим

Жизнь в мимолетных мелочах!

«Бог меня снегом занес» (прошу прощения за азбучное напоминание) тоже цитата из Блока, из глубочайшего стихотворения «Поэты» («За городом вырос пустынный квартал…», 1908):

Пускай я умру под забором, как пес,

Пусть жизнь меня в землю втоптала, –

Я верю: то Бог меня снегом занес,

То вьюга меня целовала!

К чему сочинять стихи, если нарушен закон их восприятия, понимания? Если раскрытые наугад заведомо великие поэтические строки больше не находят отклика? Дело более не в невыразимости поэтического чувства по Жуковскому и не в неизреченности поэтической мысли по Тютчеву. Поэтическая эмоция и ее первоисточник – разноприродны, разновидны и разностильны. Непонимание и недопонимание не так уж и страшны. В худшем случае – это трагедия, то есть нечто наполненное очевидным смыслом. Гораздо страшнее – произвольность и непредсказуемость возможных пониманий. Бывает то так, то эдак, когда-нибудь, возможно, кое-кто из жителей подлунного мира и подлинное из твоих стихов вычитает, дражайший пиит! Огромное множество современных стихотворцев на подобной неуправляемой многосмысленности и альтернативности понимания просто-таки настаивает. Для Олеси Николаевой она совершенно неприемлема. Но – и это самое важное – исконную сомнительность и исчезающую малую смысловую определенность поэтического творчества невозможно отрицать. Николаева делает свое искусство в присутствии конца искусства, с оглядкой на него, с желанием достучаться именно до тех многих, кто иного исхода для поэзии и не видит. Эта оглядка – не украдкой, а в открытую, чтобы откликнулись не единомышленники и почитатели, а люди, мыслящие совершенно иначе. Вот в чем состоит ее упорное и упрямое наставление в эпоху, когда притчи и аллегории никак не в чести. Нам остается только его услышать.

Вирус сочувствия: воздушные пути Олега Хлебникова[568]

Новый сборник стихов Олега Хлебникова читатель, не первое десятилетие прислушивающийся к его стихам, неизбежно воспримет на фоне предыдущей большой книги, совершенно не случайно имеющей знаменательный подзаголовок «Собрание стихов». В книге 2008 года «Инстинкт сохранения» скорее подводятся предварительные итоги пути, в ныне выходящем сборнике намечены новые ориентиры движения. Впрочем, многое в этом сборнике бережно извлечено из прежних лет почти без перемен: темы, интонации. Поэтому и стоит начать разговор о новой книге поэта с тех особенностей, которые остаются незыблемыми на протяжении длительного времени.

Если прочесть подряд стихи Хлебникова разных лет, выяснится одно очевидное обстоятельство: они не замкнуты на проблемах литературного цеха – профессиональных, «технических», корпоративных. Здесь нет ни малейших следов борьбы стилей и направлений в русской поэзии, не отразились в сборнике и многие противостояния, занимавшие умы писателей и читателей на протяжении четырех десятилетий: битвы «тихих» лириков и «стадионных» поэтических ораторов, споры сторонников авангарда и традиционной поэтики, взаимные