Работы разных лет: история литературы, критика, переводы - Дмитрий Петрович Бак

Воинствовать против дискретного литературного мира – дело предельно наивное: новый мир – всегда нов: энергичен, настроен на сбрасывание с парохода… гораздо полезнее верно почувствовать разницу между теперешним и привычным. Толстый журнал как раз задает недискретную программу чтения: сплошную, длящуюся, недробную. Именно в негабаритном формате журнальной книжки читатель привык свободно переходить от рубрики к рубрике, от прозы к стихам, от критики к библиографии и публицистике. «Сериал» и тут невозможен: слишком различными были бы «серии»… Их может объединить (и объединяет!) как раз «третье измерение» художественного и литературно-критического слова, смыслы, не укладывающиеся в линейную перспективу современного издательского конвейера.

…По-разному сложились сегодня судьбы толстых журналов. Однако, по моему убеждению, сохранить право на автономное читательское внимание они сумеют только в том случае, если не будут пытаться соперничать с правилами «дискретного чтения», сохранят свою исконную идентичность. Новый литературный мир в очередной раз диктует свои законы. И «Новому миру» предстоит в очередной раз остаться собой, обустроить новое измерение литературной жизни, не отрекаясь от старого доброго мира русской словесности.

Третий берег? Пятое дыханье? Притчи Олеси Николаевой[566]

…Алфавитный строй

я выучу, вобрав повадку птичью,

по рифмам дней, пускаясь за строкой

любой судьбы, прочтя ее, как притчу.

Олеся Николаева. Птица

Странные вещи происходят на свете: стихи Олеси Николаевой упоминаются в учебниках, статьи о ней включены в авторитетные справочники по современной русской литературе, а впечатление непрочитанности ее поэзии все же не оставляет всякого, кто пытается вспомнить серьезные размышления и разборы ее стихов. Вспоминаются, конечно, статьи и рецензии Ирины Роднянской, сделавшей, пожалуй, наиболее удачную на сегодняшний день попытку осмыслить место О. Николаевой в современной поэтической палитре. «Это эстетика средневекового “реализма”, где всякое жизненное обстоятельство места и времени высвечено, по закону обратной перспективы, лучом “оттуда”, где всякое фактичное “здесь” обеспечено значимым “там”, где все тутошние узлы развязываются в загробное утро вечности». Все это верно, тонко и правильно подмечено, любовно сформулировано, однако при подобном («телеологическом»?) подходе, как бывает нередко, промежуточный результат развития поэта все же явно застит собою живой и непредсказуемый процесс, открытия и находки условно «зрелых» лет самим фактом своего наличия частично отменяют поэтику и риторику лет условно «юных». И. Роднянская подчеркивает основополагающее значение религиозного обращения поэта для выработки собственной, независимой манеры письма, и в особенности – для нащупывания круга наиболее важных идей и интонаций. В поэтической биографии Николаевой главным назван момент, когда «еще не открыты колдовские штучки с акцентным и свободным стихом, с прозаическими ритмоидами. Но (“уже”. – Д. Б.) разом исчезла банальность “женского” стихописания». Получается, что именно с этого момента только и можно говорить о «приходе в литературу» «большого поэта» Олеси Николаевой.

Не оставляет, однако, ощущение, что необходима и плодотворна также и иная перспектива прочтения стихов Николаевой, попросту говоря – «прямая перспектива». «Женское стихописание» начала творческого пути не только и не столько обречено на позднейшее преодоление, отмену, но и содержит, на мой взгляд, целый ряд первоэлементов поэтического зрения Николаевой, без которых ее позднейшие открытия могут быть поняты как неизбежные, безальтернативные и возникшие не в результате органичного развития, а вследствие целенаправленного преодоления молодых заблуждений и упрощений. Неизбежность и линейная логика развития – подлинной поэзии, пожалуй, противопоказана, слишком прочное соотнесение поэта с поэтическим направлением зачастую не позволяет разглядеть нюансы, а в них-то и содержится главное. Для читателя и историка литературы в равной степени важны не очередные фигуры, «преодолевшие символизм» («романтизм», «концептуализм», «женское стихописание» и т. д.) и, следовательно, движущиеся в «правильном» направлении, но подлинные поэты, на всяком повороте судьбы говорящие от самого что ни на есть первого лица, искренне верящие в то, что потом окажется (или кому-то покажется) заблуждением.

Николаева – поэт, дважды отставший от литературной «актуальности». Во-первых, ореол «несоветского», «неподцензурного» художника не успел в данном случае превратиться в мученический венец жертвы режима. Причины понятны: слишком стремительно открылись шлюзы пресловутой «гласности», годы поэтического взросления одного конкретного поэта очевидным образом совпали с годами глобального пересмотра системы эстетических ценностей и поэтической табели о рангах. Вот почему в середине 1980-х самобытный голос Олеси Николаевой был заглушен, отодвинут на второй план разноголосицей эпохи перемен, шумом переходного времени. Но вот эпоха возвращенной литературы закономерно сменилась поисками времени утраченного. Возникли новые иерархии, выдвинулись новые лидеры. Однако и в 1990-е годы Николаева снова не вписалась в крутой поворот сиюминутной актуальности. Она всегда проживала в стихах только свою камерную биографию. Лишь изредка появлялись какие-то намеки на модную тогда публицистичность (стихотворение «Ловля пескарей в Грузии» в сборнике «Смоковница») или упоминание – в стиле non-fiction – подлинных имен и названий, да и то – чаще под знаком иронии:

Вот как с Ольгой Седаковой, поэтессой,

нас в Италию отпустили двоих…

На фоне «постконцептуалистского» взрыва в русской поэзии (воспринятого некоторыми с восторгом, а иными, мягко говоря, – без оного) Николаева стремительно стала восприниматься как поэт «мейнстрима»: живой классик либо «неисправимый» традиционалист (нужное подчеркнуть).

Оба определения на поверку являются застывшими и ничего не проясняющими. Основной парадокс «литературной репутации» Олеси Николаевой как раз и состоит в том, что в традиционалисты и классики зачислен поэт, всегда только и делавший, что ломавший каноны и устои, работавший и работающий «на разрыв» – на грани возможного и допустимого, пытающийся совместить и соизмерить вещи, друг другу противоречащие, а то и противопоказанные. Поэтическая биография всегда пишется сразу набело, здесь не бывает помарок и работы над ошибками. Тем важнее ее верно прочесть и понять, не делая скидок на внешние обстоятельства, тиражи и премиальные списки.

Полгода назад вышла шестая книга Олеси Николаевой – «Испанские письма». Она, несомненно, заслуживает особого и обстоятельного разговора. Однако именно сейчас пришла пора раскрыть и перечесть прошлые сборники поэта, в особенности самые первые, вышедшие в ныне несуществующей стране, в ином историческом времени.

…Вот первый сборник – тот самый, который потом всегда, любому поэту кажется «не таким», несовершенным, навсегда канувшим в прошлое. Бывает, что дебютные книги поэт потом как бы забывает (некрасовские подражательные «Мечты и звуки»), нигде и никогда не упоминает и не цитирует. А вот «Сад чудес» Олеси Николаевой, увидевший свет еще в 1980-м, хочется (и можно) цитировать почти целиком. Там первоначало всех сил и эмоций, всех интонаций и звуков, извлеченных автором, который мог бы, наверное, сказать о себе тогдашнем слова,