Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

другом, впечатление неуклюжести исчезло. Вся прошлая жизнь осталась далеко позади. А впереди… Степь пустынна. Снег ослепительно блестит. Мороз щиплет их щеки, в лицо заглядывает негреющее, но веселое зимнее солнце.

– По такой погоде шутя дотопаем, – подбадривали друг друга прибаутками беглецы.

Холмы, снег, равнина. Скрипит снег под обувью, скрипят мешки, трущиеся о ремни. Скрип-скрип… скрип-скрип. Ать-два… ать-два… Интересно, на сколько хватит сил? И будут ли привалы в холодной степи, где костры-то развести порой не из чего? Хорошо бы привал!

Должно быть, прошагали не одну версту. И Борисов вдруг почувствовал, что невероятно устал от тяжести амуниции, от ходьбы по снежной равнине. Он был весь мокрый от напряжения, из-под папахи струился пот. Что же это? Ведь это только начало пути. Отстанешь – ждать не будут, уж лучше самому разнагишаться, раздать одежду и помереть на месте. Он воровато покосился на товарищей, на пыхтевшего рядом Закирку, и на всех лицах прочел то же напряжение.

– Што, умаялся, бисова душа? – прикрикнул он на татарчонка, подбадривая скорее не его, а самого себя. – Чай, шагать-то гораздо легше, нежели на копях уральских в кандалах пупы рвать?

– Да я ешо стоко же прошагаю, – стараясь выглядеть бодро, бросил Закирка.

А ноги не двигаются, каждый шаг – усилие всего тела. И если сейчас он остановится или упадет, позор перед всей каторжной братвой. Но этого не будет. Он же их предводитель – атаман избранный.

– Бодрей! Шибче! Шибче! – закричал Петр, оборачиваясь и пятясь. – Шибче шагайте, куры мореные! Претерпеть ешо трохи надобно. Верст пять отшагали – от погони дальше будем и в душе полегчат.

И они шли – две версты, три версты… Все, привал! Люди повалились на снег, чтобы хоть немного отдохнуть от тяжести мешков и ружей.

Наспех перекусили. Курильщики жадно курили. Теперь бы вздремнуть на минуту, вот только холодно на снегу.

– А ну, подымайтесь! – заорал Борисов, сам не ожидая от себя такой решимости.

Тело протестовало: оно еще требовало отдыха. Еще немножечко… Сила воли подняла на ноги, и по тому, как трудно было подниматься, Петр понял, что он был прав, подсознательно уяснив: разморишься лежа – еще хуже станет.

Ближе к полудню отряд повеселел: усталость рассосалась. Раздались шутки, смех. Кто-то даже затянул песню. Радуясь нежданному облегчению, прошагали верст десять, и тогда усталость вернулась и с каждым шагом становилась все сильнее, все требовательнее.

– Веселее, браты! Ешо немного – и лес. Вона дерева ужо видать.

Близость отдыха прибавила сил. Снова шли, за каждым холмом ожидая увидеть деревья. И, наконец, поворот за холм, а за поворотом – лес.

Прежде чем отведать пищи и разместиться на ночлег, беглецы выбрали полянку в лесу, выкопали в снегу несколько больших ям. Натаскали в них хворост и, разделившись на группы, заселили свои временные жилища. Ну а затем перекусили чем бог послал и уже через четверть часа все спали. Вокруг дымящихся костров лежали, привалившись друг к дружке, и каждый храпел во всю силу своих легких. Вот это сон так сон!

Забрезжило утро следующего дня. Просыпаться было очень трудно.

– А ну-ка веселей! – прикрикнул Петр Борисов. – Слухай сюды, робяты: самое тяжкое в походе – это вторая верста и второй день. Ну а апосля все пойдет как по маслу.

И, действительно, второй день был тяжел. На привале Борисов скомандовал:

– Слухай сюды, браты.

Все подались вперед и, обступив Петра, замерли. Он осмотрел всех внимательным взглядом, не улыбнулся, а только чуть сдвинул густые брови, как бы говоря: «Ничево, потерпите, не то ешо впереди ожидает».

Борисов обладал явным талантом предводителя. Кто он и за что угодил на каторгу, не знал никто. Однако всем своим видом вызывал авторитет и уважение у далеко не безобидного окружения.

Он был среднего роста, коренаст, тело могучее, как дуб, мышцы словно из камня, плечи ровные, широкие, а грудь на двоих. Блестящие черные волосы коротко острижены, над крупным носом высокий лоб, внизу узкий, вверху широкий, с двумя-тремя поперечными морщинами. Из-под прямых густых бровей загадочно сверкают темные глаза. В них видны и мужской разум, и женская мечтательность. Лицо у Петра крупное, продолговатое, к подбородку округленное. Бороды нет, усы подстрижены. Лицо спокойное, бесстрастное; ни один мускул не дрогнет – как у человека, который много думает, редко сердится и ничего не боится. Кожа у него ни белая, ни смуглая. Он все делает усердно, не меняя выражения лица даже тогда, когда дело, казалось бы, не по плечу. По временам, однако, выражение это меняется. Когда он о чем-то задумывается, лицо становится серьезнее, глаза темнеют.

– Ну што, потопали, мать вашу? Версты не все отмерены нашими подошвами! Щас токо одному Хосподу ведомо, скоко ешо им добираться до местов вольных!

От собственных слов Борисову стало легко на сердце. Скупые улыбки беглецов подтвердили, что люди испытывают то же самое. И вопреки усталости, он почуял в себе какие-то еще не использованные, свежие силы и даже пожалел, что сейчас привал, – он готов был немедленно идти дальше и шел бы, шел – до самой цели.

Ночевали в большом лесу, на который вышли, перейдя огромный участок степи. Выкопав ямы и разведя костры, беглецы стали готовиться к завтрашнему переходу. Люди перекладывали свои вещи, жуя жалкие крохи пищи. Приходилось экономить, так как никто не знал, сколько верст предстоит еще пройти.

На третий день передвигаться было легче – втянулись. Только мороз крепчал, спускаясь на землю с открытого холодного неба. Сильно мерзли носы и лбы. Все были начеку. Неслись предостережения: «Нос побелел!», «Щеку потри!». То и дело, выбегая из рядов, люди хватали пригоршнями снег и докрасна растирали лица. К металлическим частям ружей было страшно прикасаться – обжигали.

Четвертый день начался сорокоградусным морозом. Привалов делали мало, чтобы не простыть, а во время коротких остановок приходилось пританцовывать на месте – мерзли ноги. Зато вечером на ночлеге их ждала очередная теплая яма.

Так проходили дни перехода. На десятый день небо замутилось, горизонт заволокло серым туманом, и в потеплевшем воздухе предвестниками бури пронеслись первые порывы ветра.

– Пурга будет.

– Пурга… пурга… пурга…

Люди не знали, что такое степная пурга, но слышали о ней. Беглецы притихли, тревожно вглядываясь в наплывающий туман. Петр тоже вглядывался. Он вспомнил, как однажды пурга настигла его на коне в пути, как дрожало животное под ударами ураганного ветра, как упиралось ногами, не желая идти… Хватит ли сил идти во время пурги и не потеряться, не отстать, не свалиться с ног?

Он обернулся. Братва остановилась, устремив на него полные ожидания