Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

глядел до тех пор, пока в глазах не потемнело и две тяжелые слезы не покатились по щекам. Он протянул руки и воскликнул: «Мама, папа!» Внезапно облако разверзлось, и показалось бледное лицо мертвеца. В нем Тимоха узнал казака Никифора. Горящими глазами посмотрел он на Тимоху, тощие руки его угрожающе протянулись к негодяю, увядшие губы раскрылись, и раздался голос, подобный далекому раскату грома: «Оглянись, грешник! Обернись, погляди, хде сотни людей воздавали молитву Богу». Горячее солнце жгло их сгорбленные тела, а с обращенных к небу лиц ручьем катился пот. Он, Тимоха, со свирепым лицом ходил среди них взад и вперед, бранился и хлестал камчой каждого, кто осмеливался выпрямиться и посмотреть на него. Приглушенные стоны, свист хлыста и внезапные крики боли раздавались по лесу. Когда Тимоха посмотрел на лица людей, ему показалось, что в каждом он узнает своего отца, свою маму. Он закрыл глаза. Вдруг ему почудилось, что кто-то окликает его по имени. Он открыл глаза и увидел фигуру, застывшую перед ним. Он захотел с яростью наброситься на незнакомца…

«Тимофей Гавриилыч! Тимофей Гавриилыч!» – отчетливо прозвучал в ушах Тимохи жалобный голос, и он очнулся.

Негодяй открыл глаза. Холодный пот покрывал его лоб. Землянка тонула в полумраке. «Какой ужасный сон! – подумал он и даже удивился, что это было только сновидение – так ясно он все видел. – Я готов поклясться, что действительно слышал свое имя».

– Тимофей Гавриилыч! Тимофей Гавриилыч! – отчетливо послышалось снова. Это было уже наяву.

Тимоха быстро посмотрел в сторону двери и, удивленно вскрикнув, вскочил. У порога стоял человек и глядел на него.

– Иван! – воскликнул Тимоха, узнав мужика. – Как энто ты вошел, што я не слыхал?

– Ня знай, – глупо улыбнулся Сыромятин.

– Што привело тя ко мне?

– Дык… утреню пора честь, Тимофей Гавриилыч.

– Ах да. – Тимоха поправил постель, натянул на себя верхнюю одежду и неприязненно посмотрел на мужика. – Што ж, айда.

Они вышли из землянки и направились к строящейся церквушке, у которой уже толпился народ. Как только они приблизились, люди расступились, и Тимоха немало удивился, увидев стоявшего посреди толпы незнакомца.

Человек был среднего роста, коротконогий, короткорукий, но на вид необычайно сильный. На высоко поднятых плечах возвышалась крутая остроконечная голова, над узким высоким лбом вились грязные волосы. Лицо у него было красное, грубое, нос приплюснутый, ноздри широкие, губы толстые, борода и усы длинные, с заметной проседью. Из-под густых, словно метелки, бровей глядели колючие раскосые серые глазки. Поперек лба шел длинный шрам, а от ноздрей ко рту – две складки, так что казалось, будто на его лице всегда играет злорадная усмешка. Правая рука его была заложена за широкий ремень, а левая уперта в бок, ноги его в полуразвалившихся сапогах были широко расставлены.

– Што тута происходит? – спросил у собравшихся Тимоха.

– Мы вота вчерась сыскали в лесу энтово… – Вызвавшийся за всех ответить Гнилин замялся, не находя слов.

– Хто он? – Пастырь посмотрел на примолкнувшую паству и перевел взгляд на незнакомца: – Сказывай, хто таков?

– Вольный человек, – на удивление спокойно ответил тот.

– А имя у тя есть?

– Гаврила, а што?

– И чей же ты будешь, Гаврила?

– Ничей. Я сам себе хозяин.

– Он зараз в чащу побег, меня узривши, – сказал Семен Тихов. – Я зараз усек, што он мя пужатся. Отчево ты побёг от меня, тать, пошто ты дрожал, што ковылинка степная, стоя передо мной?

– Ну што ты брешишь, бляшечки, – вызывающе ухмыльнулся незнакомец. – Я не утекал от тя и не дрожу перед тобой и щас!

– Што те здеся нужно? – обратился к нему Тимоха. – Што ты за человек? Хде ты проживашь, наконец?

– Я казак, – ответил Гаврила. – Хде воюют, там я и дома. Щас вота пробирался в Яицк славный до дому.

– В Яицк?

– Ага, оттудова я родом.

Тимоха задумался. Затем он, скрестив на груди руки, придал себе важный вид и громко сказал:

– Говоришь, домой идешь? А не желашь средь нас пожить немного?

– Не-а, я вас знать не знаю. – Гаврила насмешливо улыбнулся.

– Мы – паства Хосподня! Тя энто устраивает? – спросил Тимоха, выражая как свое любопытство, так и заинтересованность всей толпы.

– Отчево ж. Ведомо, кержаки вы, кулугуры неприкаянные. – Незнакомец вызывающе ухмыльнулся. – Токо вот не пойму я, какова беса вы сюды забрались?

При упоминании нечистого люди с ужасом закрестились. Тимоха же нахмурился и, подчеркивая каждое слово, сказал:

– Нас сюды Хосподь привел! А вот ты сам-то откудова в Яицк пробираешься?

– Ясно откудова, из плена кайсацково бреду! Но с вами жить все одно не жалаю, лучше дале пойду!

– А ведашь ли ты, нечестивец, што я могу посадить тя на цепь или повелеть прямо щас подвесить тя на суку за ноги?

– Вы смогете подвесить на сук токо мой труп, но не посадить мя на цепь, как пса злобного. Казака угрозами ни в жисть не запужать!

Краска гнева выступила на лице Тимохи. Он сердито взмахнул рукой и проворчал:

– Ежели хошь подохнуть с голодухи, топай себе в Яицк, препятствий чинить не будем. Но а ежели хошь жить в тепле, оставайся. Нам щас рабочие руки страсть как нужны. До вечера срок тебе на раздумье. И благодари Хоспода, што я в настроении благостном. И ешо… Размысли хорошенько, прежде чем совершить большую глупость.

Сказав это, Тимоха поднял руки, подавая знак другим готовиться к молитве. «Што за наглый негодяй энтот казак! – ворчал себе под нос пастырь. – Не понимаю, отчево не наказал ево?»

– Эй ты, приблудный, – крикнул он Гавриле, все еще стоявшему на том же месте. – А фамилия кака-никака у тя имется?

– А то как же, – ухмыльнулся он. – Я што не православный, што ль? Крыгин я, Гаврила. И ешо, я, пожалуй, погощу у вас до весны. Пользы не принесу, но и вреда тож, ежели сами задираться не будете!

От его слов по телу Тимохи пробежала дрожь. Он уже пожалел, что предложил незнакомцу пожить с ними. От Гаврилы за версту несло коварством и непослушанием, а это может плохо сказаться на спокойствии в поселении и на авторитете его, Тимофея Гаврииловича!

27

Марья спала уже третьи сутки. Никто не мог разбудить ее. Лишь Андрон смог как-то объяснить странный сон женщины, назвав его истеричным[26]. Спящая Марья выглядела поразительно спокойной. Лишь пульс незначительно замедлен да температура снижена.

Уже за полночь Мариула потушила лучину у печи. В темноте сразу – словно слабое потрескивание лучины до сих пор заглушало это – стало слышно, как сшибаются и секутся на ветру ветви деревьев в лесу. Все чаще ветер