Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

в печи, то смотрел на дверь, то начинал метаться от стола к постели. Вечер выдался холодный и пасмурный. Над лесом клубился туман. Тоска змеей угнездилась в сердце. Необычайная бледность покрывала его лицо, только вокруг глаз залегли красные круги, но не слезы были тому причиной. Губы негодяя порой вздрагивали, глаза закрывались, а рука непрестанно почесывала подбородок.

Вдруг скрипнула дверь. Тимоха вздрогнул. В землянку вошел Иван Сыромятин, весь в грязи, мокрый.

– Энто я, Тимофей Гавриилыч, – сказал он, кланяясь.

– Наконец-то.

– До сих пор не отдышуся, Хосподи. Весь день почитай бродили по пояс в снегу, и волки на кажном шагу выли нам: «Ужо скоро вечер!»

– Ну как? – спросил Тимоха, пытливо вглядываясь в мужика.

– Плохо! Не обессудьте, Тимовей Гавриилыч, не сыскали мы матушку вашу.

– Обсказывай, все обсказывай, – нетерпеливо прошептал Тимоха, опускаясь на свою постель.

– С чево бы токо начать. Язык эвон аж к нёбу прилипат.

– Бреши скорее, – настаивал Тимоха, впиваясь в мужика колючим взглядом.

– Да особливо поведать-то не о чем, – вздохнул тот, пожимая плечами. – Как сквозь землю канула матушка ваша.

– Энто невозможно, энтово не должно быть! – вскочив, закричал Тимоха.

– И все же истинно энто. Мы с ног сбились всем обчеством, но…

– Ты брешешь! Не могет быть тово!

– Не могет? Нет, Тимофей Гавриилыч. Послухайте вота. Шли, значится, брели по следу, и вот те на… Следу тово нету. Верь не верь, но нам всем думатся, што вознеслась к небесам матушка ваша! Вы, наверное, слыхивали от покойного батюшки, што быват чудо тако?

– Слыхал. Дальше сказывай!

– Значится, ходим мы туды-сюды, а следы сыскать не могем, хоть тресни. Мы и под кусты заглядывали, и снег округ прощупывали – все понапрасну. Жаль вота вас с нами не было, сами б…

– Негодяй, не болтай непотребности! Сказывай дале! – прошипел в бешенстве Тимоха.

– Ну да, истина ведь. – Сыромятин поспешил к постели, опустился перед пастырем на колени и заплакал.

«Мужик вроде геройский, а заплакал как женщина», – удивился Тимоха и уставился на него.

– О! – воскликнул в ярости негодяй. – А ну, не хнычь, размазня. Твое хныканье отравлят мою душу, а змейский язык, как жало, пронзат душу!

И, вскочив, заходил по землянке с низко опущенной головой. Лицо раскраснелось от гнева. А Сыромятин так и продолжал жалобно хныкать, стоя на коленях.

Глаза Тимохи метали молнии, он то бледнел, то снова заливался краской; дрожа от гнева, он держался за стол.

– Слухай, раб божий, – сказал он наконец, – моя мама лишилась рассудка и ушла ночью в лес. Вы всем обчеством не сыскали ее. Вы не сыскали даже ейного тела бренного. Я даже не могу схоронить ее по-людски на кладбище с покойным отцом рядышком!

Видя, что пастырь серчает, Иван на коленях попятился к двери:

– Мы… эвон…

– Пошел вон!

Сыромятин пулей вылетел на улицу. Нахлобучив попутно шапку, он побежал к мужикам, с нетерпением дожидавшимся его около часовенки.

– Пошто бежишь, как ошпаренный? – спросил его за всех Семен Тихов.

– Осерчал зараз на всех нас Тимофей Гавриилыч, – пугливо оглядываясь, сообщил Сыромятин. – Ужасно переживат, сердешный, што Марью не сыскали мы! Грит, как же она теперя без Гавриила в земельке покоиться будет? Очень шибко переживат Тимофей Гавриилыч.

Мужики задумались и долго топтались, бросая полные сочувствия взгляды в сторону землянки пастыря. Они чего-то ждали. Чего и сами не знали. Наконец, Гнилин тяжело вздохнул, перекрестился и, обращаясь к Сыромятину, спросил:

– А ты обсказал Тимофею Гавриилычу, ково мы в лесу сыскали?

– Не-а, – замотал головой тот.

– Пошто смолчал?

– Спужался.

– Мож, до утра обождем, а? – вставил Тихон, обращаясь ко всем.

Решили обождать до утра. Никому не хотелось снова идти к пастырю, которого жители втайне друг от друга недолюбливали. Того, кого нашли в лесу, взял на ночлег Сыромятин. Человек ведь хоть чужой и обмороженный, но не зверюка же.

* * *

Всю ночь Тимоха не сомкнул глаз. Ворочаясь в постели, он бесконечно вспоминал разговор с Сыромятиным. Да, он ругал его, но злился вовсе не на туповатого мужика. Его злило загадочное исчезновение Марьи. Была мама, и вдруг ее не стало! Словно сквозь землю провалилась.

Прятать ее в поселке никто не мог. Слишком тупы и просты окружающие его людишки. Паства, одним словом. Покойный отец приучил их к тупой покорности, что было ему, Тимохе, как раз кстати. Руководить стадом намного проще, чем думающими людьми. Но мать? Где же она может быть? Где же ее черти носят?

Приступ непреодолимой злобы, как спазм, сдавил грудь. Да так сильно, что негодяй едва не закашлялся, как от удушья. Но вскоре в груди полегчало. Злость немного улеглась, но не на столько, чтобы принести полное облегчение. Отсутствие Марьи пугало его. Надежда на то, что женщину разорвали дикие звери, не успокаивала Тимоху. Он был бы рад увидеть останки матери на снегу. Или хотя бы кровь ее, разбрызганную повсюду. Это бы означало, что он избавился от всех своих врагов и недоброжелателей. Паства не в счет, теперь он уже без усилий найдет управу на любого, кто только посмеет недобро покоситься в его сторону. Марья же видела его насквозь, что очень пугало негодяя и отравляло ему жизнь.

Жива она или нет? Этот страшный для Тимохи вопрос оставался по-прежнему открытым. Он сознательно обрек беспомощную мать на смерть, вынеся полураздетой на мороз.

Огонь в печи догорал, Тимоха безмолвно лежал, уставясь на угли. Вдруг, точно его змея ужалила, он вздрогнул, вскочил и, грохнув кулаком по столу, закричал: «Хосподи, да я же проклят!»

Если бы в это время Тимоха посмотрел на себя в зеркало, он бы содрогнулся от ужаса. Его лицо не было похоже на человеческое. Оно скорее походило на череп мертвеца, темный, покрытый зеленоватой кожей. Потухшие глаза были широко раскрыты и глядели из глубоких впадин пристально, страшно, неподвижно.

Наконец, веки его сомкнулись. Но что это? Тимоха как будто не лежал в своей землянке на постели, а стоял на холме перед своими родителями. Отец и мать держались за руки и с улыбкой заглядывали друг другу в глаза. Гавриил, наклонившись к Марье, что-то мягко и ласково говорил, глаза женщины сияли, и счастливая улыбка озаряла ее лицо. И вдруг Гавриил обеими руками обнял ее…

Тимоха хотел крикнуть, броситься к ним, но как будто окаменел – не мог произнести ни звука, не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой. И вдруг – о чудо! – Гавриил и Марья начали подниматься все выше и выше и, наконец, исчезли в облаках. Тимоха устремил взгляд туда, где исчезало видение, и