Могучая крепость - Дэвид Вебер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я обсуждал будущую пятидневную проповедь с Жейфом Лейтиром.
— Ты имел в виду, что всё это время вы пили пиво с Жейфом Лейтиром, не так ли? — спросила она.
— Возможно, мы могли бы и выпить по кружке-другой. Исключительно как источник отчаянно необходимого пропитания, пока мы размышляем о важных вопросах теологии, — ответил он с огромным достоинством, и уголки её рта дрогнули. Это была едва ли тень широкой улыбки, которую он обычно видел в этот момент в их знакомом, заезженном разговоре, но его сердце успокоилось — по крайней мере, немного — когда он увидел её.
Отец Жейф Лейтир был старшим священником в Церкви Победоносных Святых Архангелов на площади Серой Ящерицы, в двух приходах дальше от принадлежащей Хаскенсу церкви Святой Катрин, и они были друзьями много лет. Несмотря на то, что Хаскенс был бедардистом, а Лейтир — паскуалитом, они сходились во мнениях по многим вопросам… в том числе по тем, о которых им обоим было запрещено говорить.
Вот почему глаза Дейлорс были встревоженными, и ей было так трудно улыбаться.
— Отчаянно необходимого пропитания, значит? — Она склонила голову набок, намеренно ища утешения в успокаивающей рутине. — Должна ли я предположить из того факта, что вы были вынуждены прибегать к жидкой пище, что госпожа Данзей была каким-то образом оказалась неспособна обеспечить тебя и твоего приятеля бутербродами?
Лизбет Данзей была ключницей в доме священника Победоносных Святых Архангелов даже дольше, чем Измелда Добинс занимала тот же пост в церкви Святой Катрин. С годами она научилась искусно ухаживать и кормить отца Жейфа и, вероятно, почти так же хорошо заставляла его заботиться о себе, как Дейлорс и госпожа Добинс заставляли Хаскенса делать то же самое.
— На самом деле, мы дополнили наше потребление жидкости одним или двумя бутербродами с грудкой виверны, — признал Хаскенс.
— Хорошо. В таком случае, возможно, вы двое оставались достаточно трезвыми, чтобы действительно сделать что-то стоящее, — заметила его жена, и он, усмехнувшись, поднялся по лестнице и заключил её в свои объятия.
Она застыла, всего на мгновение, и он почувствовал ещё один приступ печали, когда осознал напряжение, сковавшее её мышцы. Затем она, расслабившись, прислонилась щекой к его груди и обняла его в крепком объятии, сила которого говорила всё то, что она не позволяла себе озвучивать.
Он склонился над ней, подложив её макушку под свой подбородок и подняв правую руку, чтобы очень нежно погладить её по волосам. После стольких лет, проведённых вместе, он знал, что ему не нужно извиняться или что-то объяснять — что она точно знала, что побудило, даже заставило его занять ту позицию, которую он занял. Она ей не понравилась. На самом деле, она возражала ему, когда он впервые сказал, что намерен признать власть архиепископа Клейрманта и епископа Кейси. Не потому, что она испытывала какую-то большую любовь к предыдущему епископу Менчира или к епископу-исполнителю Томису, потому что это было не так. Но она боялась того, куда может завести его кипящий внутри Хаскенса гнев на разложение Церкви. И она достаточно сильно боялась, что его решение заклеймит его как предателя Корисанда, а также Матери-Церкви.
И всё же, несмотря на её опасения, несмотря на её очень реальный страх за мужа, которого она любила, она стала долго и упорно спорить. Возможно, это было потому, что она поняла, что спорить бесполезно. Что, в конце концов, он собирался сделать то, чего требовали от него вера и совесть, несмотря ни на что. Однако он думал, что дело было не только в этом. Её заботила его безопасность, а не результат какого-либо неприятия его убеждений, поскольку она разделяла эти убеждения. Возможно, она была менее страстной, чем он, более готовой работать постепенно, а не противостоять всей массе церковного разложения лицом к лицу, но она осознавала это разложение. Она так же хорошо, как и он, знала, какой пародией на первоначальный замысел Бога стала Церковь.
Что ничуть не сделало её счастливее при мысли о том, что он и Жейф Лейтир, чьё реформаторское рвение было таким же глубоким, как и его собственное, согласовывали свои проповеди на предстоящую среду.
— Прости, любимая, — прошептал он ей на ухо, и её объятия ещё крепче сжались. — Я не хотел тебя расстраивать, но…
— Но ты упрямый, решительный, страстный, крепколобый сумасшедший бедардист, — перебила она, не отрывая щеки от его груди, и рассмеялась смехом, который был лишь слегка дрожащим под конец. Она оставалась на месте ещё мгновение или два, затем откинулась назад достаточно далеко, чтобы приподняться на цыпочки и поцеловать его в бородатую щёку.
— Я не могу притворяться, что не знала этого, когда ты делал мне предложение. Хотя, теперь, когда я думаю об этом, упрямство, по-моему, стало, как минимум, чуть более заметным за последние несколько десятилетий.
— Я полагаю, что так и есть, — мягко сказал он, его живые карие глаза потеплели от нежной благодарности.
— О, я уверена, что так и есть! — Она оглянулась на него, в последний раз нежно обняла и отпустила. — Полагаю, что, несмотря на твоё нынешнее одурманенное алкоголем состояние, ты захочешь переписать набросок своей проповеди, прежде чем отправишься спать?
— Боюсь, что так, — согласился он.
— Ну, не могу сказать, что я удивлена. А Измелда оставила тарелку с бутербродами с ветчиной в твоём кабинете. Просто на случай, если голод снова будет угрожать одолеть тебя, ты же понимаешь.
— А кружечку пива в придачу? — с надеждой спросил он, смеясь над ней глазами. — И кувшин холодной воды в придачу, — сурово ответила она. — Мы с ней сошлись во мнении, что ты, похоже, выпил достаточно пива, пока «размышлял о важных вопросах теологии» с Жейфом.
— Увы, ты, вероятно, была права, — сказал он, протягивая руку, чтобы слегка коснуться её щеки.
— Ну, так иди уже, иди! — Она сделала прогоняющие движения обеими руками. — И не засиживайся на всю ночь, — предупредила она, когда он снова начал спускаться по лестнице.
* * *
Почти два часа спустя Хаскенс откинулся на спинку кресла и слегка потёр глаза. Эти глаза уже не были такими молодыми, как когда-то, и хотя Измелда Добинс тщательно полировала
