Могучая крепость - Дэвид Вебер

— Вот почему это было дано нам, — ответил он. — И если бы ты не заткнул уши и не закрыл глаза, точно так, как имел в виду Лангхорн, когда давал нам этот отрывок, ты бы знал, что я никогда не «изрыгал» ни единого слова «грязи» против Матери-Церкви. Я говорил только правду о её врагах.

Нож с шипением вылетел из ножен, и человек со шрамом на лице вцепился пальцами левой руки в волосы Хаскенса, откидывая его голову назад. Острая сталь снова прижалась к его изогнутому горлу, а губы стоящего мужчины растянулись в уродливом зверином оскале.

— Ты её враг! — прошептал он полушёпотом, а в его глазах зажглась ненависть. — Каждый раз, когда ты открываешь рот, ты доказываешь это! И ты втягиваешь других в ересь, отступничество и измену!

— „И будет так, что мудрый человек будет говорить мудрость глупцу, а глупец не поймёт её“.

Хаскенс понятия не имел, как ему удалось произнести эти слова, когда он уставился в этот полный ненависти взгляд. Это была часть того же отрывка из Книги Лангхорна, который он уже цитировал, и на мгновение ему показалось, что его похититель собирается перерезать ему горло прямо здесь и сейчас. На самом деле, какая-то частичка священника надеялась, что он так и сделает.

Но человек со шрамом на лице заставил себя остановиться. Он закрутил его волосы своей левой рукой достаточно сильно, чтобы Хаскенс зашипел от боли, несмотря на всё, что он мог сделать, затем откинул голову пленника набок и отступил назад.

— Я сказал им, что ты не сможешь сказать ничего стоящего, — сказал он затем спокойно, почти ласково. — Они думали, что ты можешь, но я знал. Я слушал твои проповеди, никчёмный сукин ты сын. Я точно знаю, какого рода…

— Достаточно, Ран.

Хаскенс не слышал, как за его спиной снова открылась дверь, но, когда он повернул голову, он увидел ещё одного мужчину. На этом была пурпурная ряса ордена Шуляра и шапочка с коричневой кокардой младшего священника, и мышцы живота Хаскенса сжались, когда он увидел его.

Вновь пришедший несколько секунд молча смотрел на Хаскенса, затем покачал головой.

— Молодой Ран иногда бывает немного импульсивным, а его речь часто бывает несдержанной, отец Тиман, — сказал он. — Тем не менее, у него действительно есть способность проникать в суть вещей. И я уверен, что в глубине своего сердца вы даже сейчас понимаете, что всё, что он сказал, правда.

— Нет, это не так, — ответил Хаскенс, и теперь в его голосе была странная безмятежность. — Вы — и он — можете закрыть глаза, если хотите. Бог дал вам свободу воли; Он не остановит вас в её осуществлении, независимо от того, как вы, возможно, извратили своё собственное понимание Его истины. Но тот факт, что вы предпочитаете не видеть солнца, не делает его менее ярким.

— По крайней мере, я вижу, вы помните слова Священного Писания. — Улыбка шулярита стала тонкой. — Жаль, что вы решили отвернуться от их смысла. „Я основал Его Святую Церковь, как Он повелел мне, и теперь я отдаю её на ваше попечение и на попечение ваших собратьев, избранных Богом. Управляйте ей хорошо и знайте, что вы — мои избранные наследники и пастыри Божьего стада в мире“. Лангхорн дал это поручение викариату, а не мне, и, безусловно, не вам. Когда вы повышаете свой голос в нечестивых нападках на викариат, вы нападаете на Лангхорна и Самого Бога!

— Я не делал этого, — категорично сказал Хаскенс, и эти слова были произнесены взвешенно и холодно. — Прямо в следующем стихе Лангхорн сказал: „Смотрите, чтобы вы не потерпели неудачу в этом поручении, ибо от вас потребуют отчёта, и каждая потерянная овца будет взвешена на весах твоей ответственности“. Викарий Жаспер и его друзья должны были помнить об этом, потому что я что-то сомневаюсь, что Бог забудет о них, когда придёт их время встретиться с Ним лицом к лицу. Я не Он, чтобы требовать такой отчётности, но я священник. Я также и пастырь. Я тоже должен однажды отчитаться, и я не потеряю ни одной из своих овец из-за «Великого Инквизитора», настолько погрязшего в разложении и амбициях, что он по своей прихоти предаёт целые королевства огню и разрушению!

Глаза шулярита блеснули, но он был более дисциплинирован, чем человек со шрамом на лице. Хоть его ноздри и раздулись, а лицо потемнело от гнева, он заставил себя сделать глубокий вдох.

— Шань-вэй может заманить людей в ловушку многими способами, — холодно сказал он. — И высокомерие духа, чистое тщеславие, которое ставит ваш собственный интеллект выше святого слова Божьего, является одним из самых соблазнительных. Но Мать-Церковь всегда готова принять в своё лоно даже худших из грешников, если их раскаяние и покаяние искренни.

— Или если Инквизиция будет пытать их достаточно долго, — мрачно ответил Хаскенс.

— Щадить плоть и терять душу — едва ли путь благочестивой любви, — сказал шулярит. — И в вашем собственном случае, отче, вы нанесли огромный ущерб Матери-Церкви. Мы не можем этого допустить. Поэтому, мы предлагаем вам выбор. Откажитесь от своей ереси, своей лжи, своих ложных обвинений и гнусных посягательств на самые основы Божьего творения в этом мире, и Мать-Церковь снова примет вас в свои объятия.

— Вы имеете в виду, что хотите, чтобы я снова встал за свою кафедру и солгал. — Хаскенс покачал головой. — Я не буду этого делать. Мы с вами оба знаем, что я не сказал ничего, кроме правды. Я не откажусь от неё по приказу того, кто продолжает служить грязи и коррупции, гноящимся в сердце Храма.

— Шуляр знает, как обращаться с врагами Матери-Церкви, — зловеще сказал шулярит, и Хаскенс удивил их обоих коротким, резким лающим смехом. Это был звук презрения, а не веселья.

— Вы думаете, я уже не понял, к чему вы клоните? — Он снова покачал головой, в его глазах был вызов. — Я знаю, что ваш господин в Зионе сделал с архиепископом Эрайком, и я знаю истинную причину, по которой он это сделал. Что касается меня, то хоть я и не испытываю любви к Черисийской Империи, но Церковь Черис распознаёт врагов Божьих, когда видит их. Так же как и я. И я знаю, с кем я