Мыс Доброй Надежды - Елена Семеновна Василевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, козырь был у нее в руках. Сам хотел, сам добивался, наперекор всем ее уговорам и слезам.
Однако она ошиблась — он тоже не предвидел, что может случиться такое, когда вдруг неведомо откуда выползет и войдет в их жизнь это одиночество вдвоем…
Приехала Лида только в июле, в отпуск, с детьми. Протасевич не ждал ее и утром пошел в правление, а потом в поле, так и не улучив минутки забежать домой поесть. Подвернулось дело в районе, и он на мотоцикле махнул туда, рассчитывая перекусить в столовке.
Ей не в новость были сельские дороги. Потому и не очень огорчилась, оставшись на остановке автобуса одна с детьми и двумя чемоданами. «Проголосовала», и они забрались в попутную машину, шедшую в соседний колхоз, дала шоферу десятку, и он за милую душу подбросил «председательшу» до самого дома, где жил Андрей.
Протасевич ехал в колхоз с твердым намерением остаться там навсегда. И чтобы не затруднять жизнь брату, у которого большая семья, решил найти хату, где и жить, пока не построит дом, даже с Лидой с детьми.
Но семья не приехала, а хаты такой, как представлял себе Андрей, в деревне не нашлось. Не тратя времени на долгие поиски, он поселился у Василия Булата. Старики, оба уже пенсионеры, жили в трухлявой хате, обрабатывали свои сотки и воспитывали двух внуков-сирот после смерти дочери. Старая Василиха страдала от ревматизма, но целый день топала своими распухшими ногами по хате, молча, без жалоб, а дед копался на сотках. Костик и Тома пасли на выгоне двух подсвинков, помогали, чем могли, деду и бабке по дому, лазили в колхозный горох, бегали в лес поглядеть на птичек. И дел у них набиралось не меньше, чем у стариков.
А те ни зимой, ни летом не расставались с печкой, так и жили на кухне. Дети спали в «новой хате» — так называли они половину, отделенную от кухни фанерной перегородкой.
В этой-то «новой хате» на деревянном топчане, у окна, и поселился новый председатель.
Подъехав к знакомому дому и сразу же увидев во дворе любопытные замурзанные мордашки своих прошлогодних друзей, Таня еще из машины скомандовала:
— А ну, открывайте ворота!
Тома и Костя со всех ног бросились выполнять приказ, а Лида, перехватив горделивый взгляд дочери, не удержалась от горького вздоха:
— Вот оно, имение нашего батьки!
— Ничего, обживетесь, — подбодрил ее шофер.
Лида не отозвалась и молча стала вытаскивать из машины вещи.
«Имение» было такое же, как и все остальные в колхозе. Низенькая хата, потемневшая от времени, пухлая, как подушка, зеленая, замшелая крыша, четыре подслеповатых оконца — два на узенький дворик, два на огород, отгороженный от улицы частоколом. На дворе под завалинкой, подрыв ее, развалились два поросенка. В теплом, как зола, песке копались куры. В палисаднике бушевало «разбитое сердце», а по соседству с ним торчал чахлый кустик сирени и синели башмачки.
Хватило бы и калитки, но хозяева размахнулись во всю ширь своего гостеприимства — отворили ворота. Лида не успела и оглянуться, как Костя схватил чемодан, а Тома и Таня вцепились в другой.
Молча, не проронив ни слова больше, Лида забрала его у девочек, взяла за руку Алика и пошла к крыльцу.
На пороге ее поджидала Василиха.
— А боже ж мой, какие до нас гости приехали! Заходьте скорее в хату. Наверно, притомились с дороги? И есть хотите…
Лида не успела ничего ответить, а Василиха уже целовала, обнимала Таню и все приговаривала:
— А как же рад будет ваш татка! Он же так скучает по вас, бедняга. Все Томочку да Костика голубит и про Танечку, про Алика им рассказывает. Худенький хлопчик у вас, да ничего, мы его тут молочком отпоим. Уж как татка-то будет рад! Хорошо, детки, что выбрались, что приехали, — это относилось уже непосредственно к Лиде. — Тоскует, бедолага, тоскует, хоть и часа свободного у него нет. А тоскует, я-то все вижу.
Лида принадлежала к тем женщинам, которые инстинктивно чувствуют, где и когда важно не испортить первое впечатление, понравиться. Она хорошо знала все деревенские обычаи и нравы, и потрафить бабке не представляло для нее трудности.
Превозмогая себя, сердечно поблагодарила старуху и вошла вслед за ней в комнату.
Василиха в этот день пекла хлеб. На скамейке стояла не вынесенная еще в кладовку дежа. Рядом с кочергой и всей прочей утварью притулилась деревянная лопата для хлеба, на столе и на полу валялись зеленые кленовые листья. Такие же бабка подстилала под буханку перед тем, как всунуть на лопате в печь. В углу громоздилась невымытая посуда — какие-то чугунки, миски, старая глиняная макитра. Словом, все в полной красе, как обычно у бабки поутру.
За перегородкой, в новой хате, было почище: постели детей и Андрея прибраны, пол подметен. Не касались лишь председательского стола, заваленного газетами и журналами, да вешалки, где вперемежку висела детская одежка, полотняные дедовы портки и бабкины юбки.
Надо было с чего-то начинать, и прежде всего накормить детей.
В два часа дня Лида дала им пообедать, несколько ложек супу проглотила сама и, уложив детей спать, прилегла рядом, ожидая, что вот-вот к полднику явится Андрей.
Но он пришел поздно вечером, когда они все уже крепко спали.
…До приезда жены Протасевич не обращал внимания ни на еду свою, ни на быт вообще. В пять утра уже на ногах. Сначала несколько минут физзарядки, упражнений, которые он выполнял не очень уж точно, затем у колодца обливался до пояса ледяной водой. Его утренний туалет, как подшучивал Андрей сам над собой, завершала третья фаза: из дому выходил обязательно в свежей рубашке, начищенных ботинках или сапогах (смотря по погоде) и, конечно, чисто выбритый. Глядя на председателя, и правленцы стали почаще расчесывать бороды, сельчане стеснялись уже приходить по делам или на сходку заросшие, в белых полотняных портках.
Завтракал Протасевич после того, как все текущие срочные дела были обмозгованы с бригадирами, обо всем договорено.
Дома его ожидала незатейливая Василихина стряпня: как всегда, картошка, молоко, а если не картошка, то блины со шкварками. Чаю, как ни любил он его и как ни склонял бабку к этому не принятому здесь «зряшному»
