Мыс Доброй Надежды - Елена Семеновна Василевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За дверьми послышались быстрые шаги и раздался громкий стук в дверь. Таня! Никак не приучишь ее не греметь так.
— Папка! — повисла на шее у него дочка. — Уже собрался? А когда за мной приедешь? Через месяц? А сегодня нельзя?
— Сегодня нельзя. Потом, когда я приеду домой. Потом обязательно.
— А я хочу сегодня…
— Сегодня нет… Тогда, когда я получше устроюсь… — неуверенно повторил Андрей. — А впрочем, подожди… И правда, дочушка, почему тебе не поехать со мной сейчас? Где твое пальто? Где ботинки? Давай скорей собираться!
— А маму и Алика здесь оставим? — мечась по квартире и хватая что под руку попадется, беспечно спросила Таня.
Укладывая ее вещи в небольшой чемоданчик, Пратасевич вдруг почувствовал себя так, как чувствует командир, получивший перед решающим наступлением мощную поддержку. И он совсем спокойно ответил ей:
— Заберем и их. Пускай только поживут здесь немножко одни, без нас с тобой. Заберем и их, колхозница ты моя золотая!
Прошел месяц, как муж уехал, забрав с собою на время Таню, и Лида вынуждена была одолжить у соседки двести рублей на расходы, а потом, чтобы рассчитаться с ней, перехватить еще у кого-то. За этим и обратилась она к своей приятельнице Дине. Перед ней особенно не хотелось обнаружить нехватки. Замашки у Дины и возможности куда шире Лидиных: жена «денежного» мужа, Дина и сама метила никак не ниже, чем в кандидаты наук. Диссертация, над которой корпела уже несколько лет, бесконечно дописывая и переписывая ее, должна была распахнуть перед ней двери в недосягаемый храм науки и, кроме того, ежемесячно класть в ее карман те свои тысячи, от которых не отказывалась никогда ни одна ученая «жрица».
Хорошо понимая положение подруги, Дина безо всяких выложила десять серых хрустящих бумажек.
— Когда сможешь, тогда и отдашь.
Пока Протасевичи жили всей семьей в Минске, они не знали нужды в самом необходимом. Однако сбережений никаких не было. И Андрей, и Лида относились к этому как и все те, у кого впереди неисчерпаемый запас здоровья и молодости.
Неопределенность ситуации, когда Протасевич уехал, нервировала Лиду, портила настроение, раздражала.
Это сказывалось и на Алике, которого она кормила грудью. Мальчик плохо спал, плохо спала и Лида. Ее раздражала Оля. Не зная, чем заняться, она, как считала Лида, целыми днями бездельничала или занималась вышиванием. На самом же деле Оля делала то же, что и раньше: и на рынок ходила, и обед стряпала, и пеленки стирала… Да и что нужно им двоим, если в доме сейчас нет мужчины?
Неожиданно Лида обнаружила в себе скупость. То мнилось ей, Оля тратит продукты зря, лишь бы скорее управиться, то не торгуется на базаре, то берет первое попавшее под руку. Наконец, только и делает, что все время жует что-то.
Временами Лида спохватывалась и приходила в ужас от этого открытия в самой себе. А потом, когда тоска, раздражение и злоба вновь охватывали, заслоняли все, придиралась к любой мелочи, хваталась за все дела, и получалось у нее никак не лучше, чем у Оли, которую и допекала она за то, в чем повинна была сама.
Пошел уже второй месяц, а от Андрея ни слова, кроме телеграммы, которую счел невозможным не послать. Пожелтевший телеграфный бланк и сейчас лежал на буфете. «Доехали хорошо. Устраиваемся».
На эту телеграмму в тот же день Лида отправила тоже несколько слов, только письмом: «Привези ребенка домой и делай что хочешь».
Никакого ответа на этот ультиматум не последовало.
Тогда Лида решила переупрямить его упрямство теми же методами. «Ты не пишешь, и я тоже не буду…» А с Таней он там просидит недолго.
Настойчивая и самолюбивая, она ни в коем разе не хотела сдаваться. Если так, если может жить и обходиться без нее, почему ей не поступать так же? Обойдется. Обойдется даже без его денежных переводов. Пусть не думает, что пропадет одна. Не пропадет, нет… Прежние сослуживцы мужа помогли ей найти работу, и к концу третьего месяца, после долгого перерыва, Лида снова стала работать медсестрой в яслях. Чтобы сократить расходы и освободиться от лишнего рта, она рассчитала Олю и отдала Алика в те же ясли.
Для начала лучше не придумать было.
Взяв свой собственный, вполне скромный бюджет под самый жесткий контроль, Лида собиралась все денежные переводы отправлять ему обратно.
Однако сделать это сразу было немыслимо. Прежде всего надо вернуть долги. И потом — на бланке перевода, который пришел на другой день после принятого ею решения, рукой Андрея было написано:
«Родная моя злюка! Вы там с Аликом сидите совсем без денег, а отец и не думает о вас. Думаю, без конца думаю. И скоро приеду. Танька стала толстая и красная, как помидор. Съедает в день полбуханки черного хлеба! А вот у папы ее не всегда есть время пополдничать. Но ничего. Целую вас. Скучаю. Люблю».
Он уже забыл о той ссоре перед отъездом. И Лида не смогла вернуть перевод назад. Проплакала весь вечер, представляя, как он там один бьется словно рыба об лед, в этом своем несчастном колхозе, как голодает (не бросит же он дел, с его характером, чтобы сбегать поесть…). И ходит, наверно, в грязных, заношенных рубашках. Спит как попало, может, на матраце из сена или просто на голых досках… И если бы не Алик или хоть Олю не отправила, кажется, ночью бросилась бы на вокзал — и к нему… А там? Кто знает, осталась бы мучиться с ним вместе или он вернулся бы домой… Правда, в последнее Лида не очень верила.
Ночью она проснулась не то от стона, не то от плача. Вскочила с постели, кинулась к кроватке и помертвела: раскрывая ротик, как рыбка, Алик горел, словно в огне, и тихонько стонал.
Начиналась скарлатина в тяжелой форме.
Нужны были лекарства, уколы, врачи. Лида сидела дома по бюллетеню. Нужны были деньги. И снова в сердце заползла злоба, точившая со дня отъезда Андрея. Ему-то что! Героем себя чувствует, да еще соболезнования принимает: как же, не захотела жена расстаться с городскими удобствами, одного отправила —
