Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

Танец напоминал то взлет, то падение, и Авалон начала задыхаться, изнемогая от желания. Кто-то из деревенских пар присоединился к ним, плетение вольты расширилось, мелодия ускорилась, увлекая Авалон к другим партнерам, но она видела лишь их смутные силуэты, которые были скорее призраками, чем настоящими людьми. Она не отрывала взгляда от Дамиана, и ее охватил воинственный азарт, когда он обхватил за талию другую девушку. В груди вспыхнула железная искра и растеклась по венам.

Полностью растворившись в этом чувстве, Авалон приблизилась к незнакомому партнеру больше, чем требовал рисунок танца. Позволила ему поднять себя вверх. По виску стекла капля пота. Кожа покрылась испариной, несмотря на прохладный ветер. Уже ускользая от предыдущего партнера к следующему, она ласково провела по его щеке. В другой миг вместо того, чтобы перейти к новому мужчине, она услышала рокот, отозвавшийся в ее теле приятной истомой, и оказалась в объятиях Дамиана. Грудь его яростно вздымалась под рубахой. Темные вьющиеся волосы на лбу промочил пот. Ей захотелось запустить в них пальцы и поцеловать его. Она опустила взгляд, глядя на его губы, но вольта заставила их вернуться в движение, распаляя и распаляя кровь в ее венах.

Мелодия ускорилась еще больше. Авалон едва успевала хватать ртом воздух, кружась и хлопая, кружась и уклоняясь, кружась и поддаваясь поддержке, которая приближала ее к горящим звездам. Голова закружилась, и она закрыла глаза. Пальцы Дамиана невесомо скользили по ее разгоряченной коже, отзываясь приятным покалыванием вдоль позвоночника. Скинув бархатные туфли, Авалон почувствовала под ногами влажную, прохладную траву. Блаженство и острота желания, что щекотала изнутри, высвободили ее радость: она рассмеялась. Громко, отчаянно, счастливо. Собственный смех и музыка заложили уши. Запахи пота, дыма костров, горячих сладостей с пряностями и влажного леса одурманили ее настолько, что она подалась вперед и доверилась чувству, что ее влекло. Обхватив шею Дамиана, она привстала на носки и поцеловала его. Последние ноты вольты растаяли в воздухе.

Дамиан не ответил на поцелуй. Тишина затушила напряжение. Авалон со вздохом унижения отстранилась, все еще ощущая прикосновение к его мягким губам. В груди грохотало оскорбленное сердце. Дамиан стоял с плотно зажмуренными глазами и тяжело дышал, будто ее поцелуй был для него противен. Сырая ночь сразу стала очень холодной.

И все-таки ничего не изменилось.

Он не изменился.

Она практически слышала его мысли — так хорошо успела его узнать.

Остерегайся вёльв, ведь эти существа — женщины только с виду. Внутри них таится тьма, их поцелуи — медленный, смертельный яд, а объятия полны ложных обещаний и сладострастия могильного хлада.

Элеонора оказалась права. Дамиан пришел к ней сам, а в итоге преданной себя чувствовала она, словно совершенно и не пыталась отдалиться и не опалиться об его веру.

Смерть для тебя предпочтительнее поцелуя?

Да.

На что она надеялась?

На глаза набежали слезы. Кровь охладило унижение настолько сильное, что она не могла больше находиться под чужими взглядами, видевшими все от начала и до конца. Сбросив венок из остролиста, Авалон, сдерживая дрожь в голосе, бросила сквозь зубы:

— Ты самозванец, а не Принц Остролист.

Подобрав подол платья, она бросилась бежать к дому синьора Леандро, в который переселилась часть их компании, когда Симеон слег от усталости. К счастью, дом пустовал, так как все обитатели отправились на праздник, и Авалон вволю разрыдалась, когда пробиралась по темному подлеску. Свет от костров потускнел, перетекая во мрак ночи. Сверху к ней руками попрошаек тянулись спутанные ветви. Смех и гул вскоре затихли, а единственные звуки, которые преследовали Авалон, были ее рыдания. Западный ветер гнал облака, обнажая серебряный лик луны, и пах инирским снегом и пронизывающим холодом, который как будто захрустел в ее груди ледяными осколками несбывшейся мечты. Желая полностью опустошить себя печалью, Авалон завернула по дороге к останкам дома своих родителей и, заметив там свежий букет белозора, оступилась и едва не упала. Прошлое вдруг дохнуло на нее ожившей болью вины, и Авалон отшатнулась от нее, поняв, что эта боль окончательно ее раздавит.

Добравшись до дома, она едва сумела трясущейся рукой вытащить ключ из гнезда под стрехой и открыть дверь. Бросив его на стол, она кинулась к своим скромным пожиткам, вытащила суму с травами, растопила очаг и забылась за монотонными, привычными действиями. Тяжелый нож приятно оттягивал ладонь. Она не раз варила успокаивающий отвар для придворных дам, которые сталкивались с сердечными неудачами, и дивилась их легковерности. А теперь сама стояла там же — разбитая, выпотрошенная и желающая поскорее забыться тревожным сном, который избавит ее от переживаний наяву. А утром ей станет легче. Она закроет свое сердце и больше никогда не позволит сделать ей больно.

Пошарив в суме, Авалон случайно достала сбор трав, который ей готовили для зачатия дочери. Каким образом он оказался в ее суме она не имела понятия, лишь могла догадаться, что служанки положили его во все ее сумы, чтобы потом не получить нагоняй. Возмущенная напоминанием о прошедших днях, Авалон с ненавистью швырнула тканевый мешочек в очаг. Она больше ничего не должна была Трастамаре. Пламя вспыхнуло злым, черным цветом. Авалон отпрянула.

Она не успела перевести дыхание, когда услышала скрипнувшую дверь. Перехватив нож обратным хватом, она резко развернулась и смутилась, поняв, что именно Дамиан так делал, а она неосознанно повторила.

Он стоял в дверном проеме, упершись плечом в косяк. Авалон судорожно вдохнула, чувствуя, как встрепенулось сердце.

— Убирайся, — холодно проронила она, не выпуская нож. — Как ты вообще меня нашел? — Когда они перебрались в дом синьора Леандро, Дамиана поблизости не было, да и вряд ли кто-то решился ему рассказать.

Дамиан усмехнулся и, опустив взгляд, медленно сказал, будто наслаждаясь звучанием каждого слова:

— Я шел по твоему запаху.

Он вновь посмотрел на нее. У Авалон пересохло в горле. Было что-то в его глазах от зверя, затаенное и дикое, отчего у нее снова защекотало где-то под ребрами.

— И зачем? — пытаясь скрыть волнение за безразличием, спросила она сорвавшимся голосом. Ладонь, державшая нож, вспотела. — Ты ясно все дал понять уже несколько раз.

Он лениво отстранился от косяка двери и медленно направился к столу. Авалон едва удержалась от того, чтобы не отступить к очагу. Не хватало еще поджечь платье. В карих глазах Дамиана плясали золотые искры от огня. Она крепче сжала рукоять ножа.

— Насколько я помню, у тебя определенные трудности в понимании инирского, — опершись руками о столешницу, хмыкнул он. — Я могу помочь.

Их лица разделяли лишь каких-то несколько дюймов, и пространство между ними казалось горячим, как в печи.

— Не нужна мне твоя помощь, выметайся! — фыркнула Авалон и подалась назад. — Ты мне противен.

Он уже столько раз унижал ее, что она не желала покупаться на это еще раз.

— Лгунья!

Дамиан резко схватил ее за шею и, притянув к себе, поцеловал. Мысли Авалон превратились в семена одуванчика, сдуваемые шквальным ветром. Не успела она опомниться, как Дамиан разорвал поцелуй, сбросил все со стола и, перемахнув через него, прижал ее к стене. Половина его лица освещалась светом огня, каштановые волосы, падающие на лоб, отливали оттенками охры, а глаза блестели золотом, разлившимся по осколкам расплавленного темного меда.

— Раз я противен тебе, оттолкни меня, — прошептал он ей в губы.

Судорожный вдох. Оглушительные удары сердца.

— Оттолкни меня, — повторил он. — И я уйду.

Лишь ее решение стояло между правильным и неправильным. Она должна была оттолкнуть его, должна была ускользнуть и не давать ему шанса вновь унизить ее. Но она вдруг поняла, что не хочет. И вместо этого сделала то, о чем мечтала долгие дни и тягостные мгновения: отложив нож, зарылась пальцами в его темные волосы, которые оказались такими же мягкими, как она и думала. Больше в нем ничего мягким не казалось, разве что губы, которые она поцеловала. В остальном он весь был горячим и твердым. Бархатные пряди путались между пальцев, и в ее груди вспыхнуло восхитительное чувство счастья. Она желала прочувствовать этот момент и не верила, что он возможен. Ей начало казаться, что все это — ненастоящее, иллюзия и песчаный морок, который сейчас спадет и оставит ее в скользких объятиях Филиппе.