Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

Это был Майдо Янтариш, один из самых молодых глав благородных семейств во всем Тайларе.

Месяца три назад его отец, дед, двое дядей и старший брат, а так же мать, тети, сестры и племянницы с племянниками, сгорели живьём во время жуткого пожара в родовой усадьбе под Хутади, куда на похороны главы рода съехалась почти вся эта семья. Сам Майдо не попал туда лишь потому, что незадолго до своей смерти глава их рода проклял юношу за участие в «алетолатской войне» в землях харвенов. Так один из немногих алатреев, что принимал участие в той кампании, стал ещё и наследником почти полностью уничтоженной династии.

— Синклит благословляет вас на это, — проговорил Шето Тайвиш. — Прошу вас как можно скорее выяснить все о судьбах достопочтенных старейшин и поведать о нам.

Молодой глава рода ответил коротким кивком, а потом, стремительно сбежав вниз, покинул Зал собраний, даже не удостоив Великого логофета взглядом. Хотя Янтариш и воевал под началом Лико, для Тайвишей он не был другом или союзником. Скорее даже наоборот. Ведь его род всегда считался поборником старых алатрейских традиций и следовал скорее тем путем, что так рьяно отстаивал Сардо Циведиш. И унаследовав почти погибшую династию, Майдо, словно желая заполучить пусть хоть посмертное прощение деда, принялся очень яростно отстаивать её идеалы.

Когда двери за юным старейшиной закрылись, Синклит затих. Старейшины закончили с перебранками и теперь негромко болтали и посмеивались. Кто-то из них дремал, кто-то сидел с отсутствующим видом, а некоторые, собравшись в кружки, играли в колесницы. Таким тихим и выжидающим Синклит бывал редко. Обычно, он скорее напоминал базар или таверну, где самые знатные и богатые люди государство проводили дни в склоках и ругани. Синклит был стихией. Могучим и яростным порождением человеческих страстей. Покою с терпением тут просто не находилось места. Но исчезновение сразу двух лидеров партии совершило небольшое чудо, остудив привычные для этих стен страсти.

Майдо Янтариш вернулся чуть меньше часа спустя. В молчании он прошел тяжелой походкой от врат до самого центра Зала собраний и остановился, сжав кулаки. Его вытянутое лицо было бледным и казалось лицом статуи. Изваянием из белого мрамора, до которого так и не добралась кисть с краской.

— Патар Ягвиш мертв, — произнес он дрожащим голосом. — Умер сегодня утром после мучительной ночной агонии. Лекари считают, что он был отравлен.

По рядам старейшин пронесся изумленный шепот.

— А что с Циведишем? Он тоже мертв? — выкрикнул кто-то.

— Нет, Сардо Циведиш жив. Его нашли в канаве недалеко от Синклита избитым до полусмерти. У него сломаны руки и ребра, раздроблена левая нога, выбиты зубы, а его язык… к счастью ему в рот запихали его же собственную мантию, и потому он не успел истечь кровью.

Зал собраний погрузился в хаос. Повисшая было тишина, нарушилась сотней возмущенных и гневных голосов. Все как один старейшины повыскакивали со своих мест и теперь пытались перекричать своих соседей и весь Синклит разом. Алатреи орали на алетолатов и друг на друга. То тут, то там начинались драки, которые другие старейшины пытались разнять и растащить, тут же начиная новые и вновь давая повод продрать глотки.

— Это козни алетолатов и Тайвишей! — кричали одни.

— Виноват Мантариш и его прихвостни! — вторили им другие.

— Сраные суки! Предатели! — орали третьи.

Великий логофет смотрел на благородных, что вели себя хуже перепивших лавочников и с трудом сдерживал рвущийся наружу смех. Алатреи, ещё недавно такие решительные, такие сплоченные, готовые выступить против Тайвишей единым целым, были смяты им всего за несколько дней. Вся эта великая партия, так долго убеждавшая себя в собственном величии и всевластии, не успела даже заметить, как прыгнула в вырытую Джаромо могилу. Их предстоятель, утратив всякую полезность, оказал всем последнюю услугу, выпив чашу со старым латрийским вином на ипподроме. Харманнский змей, как он и обещал Шето, отведал своей собственной мантии. А сами они, обезглавленные и расколотые, были готовы рвать друг друга в клочья.

Так старательно прописанная и поставленная Джаромо пьеса близилась к своему завершению. И он готовился насладиться её последним актом.

Почти полчаса Первому старейшине потребовалось, чтобы хоть немного успокоить разбушевавшихся благородных, вернув в Синклит слабое подобие порядка.

— Старейшины, нас постигло великое и непередаваемое горе. Сердца всех нас полны сейчас скорбью и праведной яростью. Я заверяю вас, что все причастные к этим преступлениям понесут страшные и неизбежные кары. Но, как бы не была сильна наша скорбь и горечь, помните, что нас собрала необходимости избрания нового Верховного стратига, ибо закон гласит, что раз перенесенный вопрос должен решиться на следующем собрании.

— Мы потеряли и предстоятеля и вещателя. О каком голосовании может идти речь?! — выкрикнул кто-то из белой половины.

— Вещатель алатреев, хвала богам, ещё не потерян, а закон требует от нас исполнить долг перед государством!

— Партия не готова! Мы требуем переноса!

— Собрание уже переносили! — крикнул кто-то из черных мантий.

— И что с того?

— Да то, что закон запрещает переносить один вопрос дважды!

— Есть исключения!

— Вроде чумы или нападения врагов, дубина!

Выкрики разгневанных благородных вновь начали сливаться в единый бранный рокот. Синклит не желал успокаиваться. Не желал слышать и понимать друг друга. Старая вражда, что фоном сопровождала всякое собрание и всякий вопрос, вырвалась на волю и теперь не желала возвращаться в свою клетку.

— Старейшины, я требую тишины! — прогремел голос Шето, утяжелённый гулкими ударами посоха. — Если мы не в силах сами решить, то пусть же боги нас рассудят! Верховный понтифик, прошу вас, ответьте Синклиту, угодно ли нашим богам, чтобы голосование свершилось?

Лисар Анкариш тяжело поднялся со своего места. Казалось, будто он был прикован к нему незримыми цепями, которые не давали ему полностью распрямиться. Некогда прямая спина была согнута, плечи опущены вниз, а лицо, его благородное лицо с широким прямым носом, высокими скулами и ясными глазами, превратилось в лицо измотанного старика.

— Все знамения были благоприятны и благостны, — медленно растягивая слова проговорил жрец и тяжело вздохнув, посмотрел в сторону Великого логофета. — В гадании по жертвенному быку, в полете птиц и в безоблачном небе над Кадифом сегодня утром… всё говорило о том, что боги Тайлара ждут от Синклита исполнения его долга. Старейшины, Верховный стратиг должен быть назначен. И он должен он быть назначен сегодня.

Грехи Верховного понтифика были не столь тяжки, а жадность не столь велика, чтобы Джаромо Сатти смог вложить в его уста столь нужные сейчас слова. Но у всякого человека всегда есть свои нежные места, надавив на которые можно заставить дергаться по твоей воле. Просто не всегда они принадлежат непосредственно этому человеку. Вот и слабости Верховного понтифика нашлись не в нем самом, а в его семейном древе.

Почти год назад в руки Джаромо попала записка из городской стражи, в которой сообщалось о задержании юноше благородного происхождения на собрании однобожников, которое они устроили прямо на одном из рынков Каменного города. Сам бы Великий логофет, скорее всего, не обратил на неё никакого внимания. Но Аях Митэй, руководствуясь лишь одному ему понятной логикой, включил её в ежедневную подборку важных событий. И, как выяснилось спустя год, совсем не зря.

Когда Джаромо рылся в Архивах, в надежде найти хоть что-то на Верховного понтифика, ему на глаза попалось краткое донесение от осведомителя в городской страже годичной давности, в котором тот сообщал о ночном визите Лисара Анкариша. По утверждению доносчика, понтифик попросил без шума и записей отпустить некого юношу, задержанного накануне вместе с десятком алавелинов, что и было сделано. Правда не совсем аккуратно — писаря стражи так удивило присутствие ларгеса среди однобожников, что он, пусть и не сообщая его имени и рода, все же подробно описал внешность. И она точь в точь совпадала с внешностью Беро Анкариша — сына и наследника Верховного понтифика.