Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

— Вино и вода! Покупайте вино и воду! — раздался с нижних трибун тонкий детский голосок. Как раз мимо их ложи шла девочка лет десяти, обвешанная бочонками из которых она разливала напитки зрителям.

— Не желаете ли немного освежиться, господин Ягвиш? Жара нынче просто невыносима.

— Да, вы правы. Эй, девочка! Да, ты. Иди сюда. Какие у тебя есть вина?

Юная торговка подошла к ним и, привстав на цыпочках, заглянула за парапет.

— Малисантийское и кадифарское по три авлия, благородные господа. Латрийское молодое по шесть за чашу.

Алатрей презрительно скривился. Это были напитки для блисов, а Ягвиши всегда славились как виноделы и ценители хороших вин.

— Скажи, дитя, а есть ли в твоих чудных бочонках нечто более достойное и подходящее для столь высокородного господина? Заверяю тебя, что цена, какой бы она не была, совсем нас не волнует.

Девочка смерила Великого логофета долгим изучающим взглядом, а потом робко кивнула.

— Есть старое выдержанное, благородный господин. Ситал за чашу, — произнесла она, внимательно посмотрев на Великого логофета, который еле заметно ей кивнул.

— Пойдет. Сдача не потребуется, — достав большую серебряную монету, он бросил ее в сторону девочки. Та поймала литав на лету и крепко прижала к груди двумя руками.

Торговка покрутила свои бочонки и, остановившись на самом маленьком, выкрашенным в черное и обитым бронзой, налила в глиняную чашу бордовую жидкость. Алатрей нетерпеливо выхватил ее и осушил быстрыми глотками, чуть поморщившись. Вино явно пришлось ему не по вкусу.

— Так что скажешь, Джаромо? — проговорил он, когда девочка отправилась дальше по рядам.

— Я могу обещать лишь, что поговорю с Первым старейшиной.

— Великие горести, зачем ты крутишь мне голову этими пустыми отговорками? Мы оба знаем, что он слушает тебя как самого себя. Ну же, я предлагаю забыть все эти мелкие дрязги и жить как жили прежде, не посягая друг на друга. Разве не это нужно тебе и Шето?

Великий логофет тяжело вздохнул, а потом улыбнулся Патару Ягвишу. Улыбнулся тепло и мягко, как улыбаются старому другу, желая подбодрить в непростой ситуации.

— Я не могу пообещать, что все станет так же, как оно было прежде. Увы, но власть моя над рекой жизни ограничена и течет она по своему руслу. Однако я готов дать слово, что уже вскоре речи и деяния Мителиша перестанут вас тревожить.

— Ну хоть что-то, — тяжело вздохнул алатрей.

По трибунам внизу вновь прокатились слабые возгласы радости напополам с разочарованием. Покрашенная в зеленый колесница первой завершила ещё один круг, и флажок её цвета пополнил стойку возле распорядителя, сравнявшись по числу с красными и синими. Оставался последний решающий круг.

— На красную, — проговорил старейшина.

— Простите, что?

— Я ставлю на красную колесницу. Этот возница взял два первых круга, потом стал держаться позади всех, но за это время кони его явно успели отдохнуть.

— Ну вот, а вы говорили, что гонка на удивление скучна и совершенно не волнительна.

— А я от своих слов и не отказываюсь. Но это не мешает мне смотреть за этими бездарями.

— Конечно. Но я бы посоветовал поставить на синюю.

— Почему это?

— У красного из преимуществ есть лишь немного отдохнувшие лошади, но на каждом повороте его так сильно заносит, что саму колесницу трясёт и подбрасывает. А это выдаёт не привыкшего к вожжам и лошадям новичка. У зеленного вот-вот отлетит колесо, оно и так уже ходит по оси, словно пьяный моряк по палубе корабля во время шторма. Ну а синий… он ведет колесницу плавно и ровно и лошади его уже набирают ход.

— Интересное наблюдение, Джаромо. Посмотрим верно ли оно.

Они замолчали. Красная колесница резко вырвалась вперед, обогнав своих соперников. Зеленый возничий тут же хлестнул лошадей, пытаясь оттеснить в бок красного. Но когда оба они вошли в поворот, их колеса неожиданно ударились друг о друга. Толпа изумленно ахнула и тут же зеленная колесница немного подпрыгнула, качнулась и под оглушающий скрип и бешеное ржание испуганных лошадей завалилась на бок, потянув за собой и красную.

Идущий позади них синий возничий промчался мимо сваленных вместе колесниц и брыкающихся лошадей. Итог гонки был предрешён.

— Хм, браво, Великий логофет. Хорошо, что я так и не успел поставить деньги.

— Я бы всё равно их не взял, любезнейший господин Ягвиш.

— А я бы и не отдал, — рассмеялся алатрей, но тут его лицо исказилось от боли. Он согнулся и, схватившись за живот, застонал.

— Вам плохо, господин Ягвиш?

— Пустяки. Похоже, вино этой девки было таким же паршивым, как и прочее пойло. Лекарь уже не раз предупреждал меня о слабости желудка.

— Я слышал, что местные управляющие весьма строги и бдительны…

— Ага, знаю я как они бдят… ох… блисам хоть уксус разведенный наливай, всё выпьют. Лишь бы голову дурило. Ох, проклятая девка, что б ей гарпии печенку расклевали! Пожалуй, мне лучше вернуться домой и полежать в горячей ванне.

Они поднялись и пошли к выходу. Всю дорогу Патар Ягвиш тяжело вздыхал, охал, кряхтел и не отпускал руки от живота. Остановившись возле ожидавшей его повозки и с нескрываемой мукой посмотрев на исполинское здание, он проговорил слабеющим голосом.

— Я надеюсь, вы не соврали мне, Великий логофет. Я не хочу войны и бунта.

— Вы уже получили мое слово. Вскоре Мирдо Мантариш перестанет доставлять вам всякую тревогу.

— Да будет так, — алатрей кивнул и болезненно скривился, садясь в повозку.

Ровно в полдень, когда солнце зависло над величественной базиликой Синклита и по поверьям тайларов все двенадцать богов обратили свой взор на мир смертных, верховный понтифик зарезал белоснежного быка и разложил его внутренности на жертвенных камнях. Внимательно осмотрев каждый из органов, он окропил кровью животного врата за своей спиной, объявив о начале собрания и дарованном благословении.

Почти все места на мраморных ярусах над мозаикой Внутриморья оказались заняты. Черная и белая реки нахлынули на них, оседая двумя неровными половинами. Лишь несколько сидений так и остались пустыми, отчего среди старейшин нарастало тревожное перешептывание и ехидное хихиканье. Конечно, прогулы были не самой большой диковинкой в этих стенах. Они знали и таких старейшин, что презрев свой долг перед богами и государством годами, а то и десятилетиями, избегали Зала Собраний. Но сегодняшняя пустота была необычной. Ведь среди прочих пустовали места, принадлежащие вещателю и предстоятелю алатреев.

А в день, когда на кону стояло руководство всеми войсками Тайлара, подобная беспечность, тем более сразу от двух глав партии, была просто невозможной. И среди старейшин с каждым мгновением росло беспокойство. А вместе с ним и его вечные спутники — брань и ропот.

— О достойные старейшины, я призываю к порядку и спокойствию! — застучал о пол тяжелым посохом Первый старейшина. Но его слова тут же потонули в нарастающем гуле.

— Если алатреи хотят неявкой сорвать голосование, то пусть хоть всем составом сваливают из Синклита! — выкрикнул старейшина в черной мантии.

— Хер мы куда уйдем, торгаши проклятые! — ответил ему кто-то из носителей белых мантий.

— Старейшины! — окованный серебром посох вновь застучал по мрамору. — Я призываю вас к порядку и уважению сих святых стен! Право дело, на вас смотрят боги, а вы ведете себя словно перепившие лавочники. Предлагаю, дабы снять все гнетущие нас вопросы, послать людей на поиски Патара Ягвиша и Сардо Циведиша. Есть ли желающие лично отправиться за ними?

— Доверьте это мне, досточтимые старейшины! — раздался голос откуда-то с дальних рядов белой половины.

Как всегда подпиравший спиной одну из колонн у ворот Джаромо Сатти сощурился, приглядываясь. Со своего места поднялся высокий и весьма худой мужчина. Он был молод, почти юноша, с падающими на плечи длинными волосами. Не черными, как у большинства тайларов, а скорее темно-каштановыми.