Суфии - Идрис Шах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опять же, между учителем и учеником существует определенное взаимодействие, которое едва ли могло бы существовать, если бы не было учителя. Суфийский паттерн слов, действия и сотрудничества требует наличия трех вещей: учителя, ученика и общины, или школы. Именно на эту комплексную активность Руми ссылается в следующих строках:
Илм-амози тарикиш кавли аст
Харфа-амози тарикиш фа’ли аст
Факр-амози аз сохбат каим аст.
«Наука изучается с помощью слов, искусство – с помощью практики, а отстраненность познается в компании».
Но поскольку сам метод изучения необходимо изучать, Руми в другом месте говорит: «То, что обычному человеку кажется камнем, для знающего является жемчужиной».
Функция учителя заключается в том, чтобы открыть ум искателя, в результате чего тому становится доступно осознание собственного предназначения. Для того чтобы добиться этого, человек должен понять, в какой степени его обычное мышление сковано различными предположениями. Пока кандидат не добьется этого, он не сможет достичь истинного понимания и будет годен только для участия в деятельности обычных человеческих организаций, которые учат его мыслить согласно определенным стандартам: «Открой двери своего разума, чтобы впустить вовнутрь заблудшее понимание, ибо ты беден, а оно богато» (Руми).
Суфизм в определенном смысле можно рассматривать как борьбу против того, чтобы слова использовались для установления определенных образцов мышления, посредством которых человечество удерживается на некой стадии неспособности или поставлено на службу организмам, не представляющим собой в конечном итоге никакой эволюционной ценности.
Одного суфия как-то спросили, почему суфии используют слова в особом смысле, порой удаленном от их привычного значения. Он ответил: «Подумайте лучше о том, почему обычный человек страдает от тирании слов, скованных обычаем до тех пор, пока не начинает их использовать только в качестве инструментов».
Связь между учителем и обучаемой личностью в суфизме невозможно понять в отрыве от самого учения. Часть этого учения находится вне времени и пространства. Она соответствует определенному элементу в учителе и ученике, имеющему подобный статус. Другая часть учения пронизывает все многочисленные аспекты, на которые обычное сознание расщепляет опыт, жизнь и мир форм. Особое взаимодействие приводит к трансформации. Взаимоотношения такого рода в конечном смысле намного превосходят обычные рамки обучения и изучения. Суфийский учитель делает нечто большее, чем передает формальное знание, он больше, чем тот, кто находится в гармонии с учеником, больше, чем механизм, передающий определенный запас накопленной им информации. Он обучает большему, чем методы мышления или определенное отношение к жизни, он обучает даже большему, чем потенциальная возможность к саморазвитию.
В предисловии к книге, которая быстро стала классикой в середине XX в., чешский профессор Эрих Хеллер касается вопроса изучения литературы, и в особенности ее преподавания. Он говорит, что учитель «выполняет задачу, которая кажется неосуществимой, если применять научные лабораторные методы, он обучает тому, чему, строго говоря, обучить невозможно. Это можно только “схватить” подобно страсти, пороку или добродетели» («Ум, лишенный наследства», Лондон, 1952).
Функция суфийского учителя, однако, еще более сложна. В отличие от учителя литературы, у него нет какой бы то ни было задачи в обычном смысле этого слова. Его единственная задача состоит в том, чтобы быть, быть самим собой. Если его бытие правильно функционирует, смысл того, чему он учит, проецируется на ученика. Именно поэтому не существует никакого разделения в личности суфийского учителя на публичное и частное. Тот, кто имеет одно лицо в классной комнате, а другое – дома, кто культивирует профессиональное отношение или старается быть приемлемым для всех, не является суфием. Суфийский учитель, однако, обладает внутренним постоянством. При всех кажущихся изменениях в его поведении, его внутренняя индивидуальность остается единой.
Актер, который «входит в роль», не может быть суфийским учителем. Мужчина (или женщина), настолько увлеченный своей официальной ролью, что полностью отождествляется со своей временной личностью, не может быть суфийским учителем. Не обязательно быть столь же продвинутым, как Уолтер Митти (образ, созданный Джеймсом Тарбером), чтобы почувствовать «вовлеченность» – состояние тех, кто находится на одной из низших стадий суфийской осознанности. Склонность к временному обладанию характером не делает человека учителем.
Однако в обычном человеке настолько прочно укоренилась привычка к чередованию личностей, что «исполнение роли» стало уже социально приемлемым. В значительной доле случаев этой стандартной социальной процедуры, в человеке формируется синтетическая личность. Это само по себе не считается злом, но с суфийской точки зрения такая личность является верным признаком незрелости.
Внутреннее единство личности, которое проявляется разными способами, означает, что личность суфийского учителя не имеет сходства с поверхностной, идеализированной личностью буквалиста. Неизменно-спокойная личность, равнодушный мастер или человек, внушающий один только страх, человек, который «никогда не меняется», не может быть суфийским мастером. Аскет, достигший отрешенности от вещей этого мира и ставший в результате поверхностным воплощением того, что кажется поверхностному человеку образцом отрешенности, не является суфийским мастером. Объяснение этому не надо долго искать. Статичное бесполезно для органической жизни. Человека, который всегда спокоен и собран, насколько об этом можно судить, подготовили к исполнению этой функции, функции отрешенности. Он «никогда не проявляет волнения», следовательно, лишая себя одной из функций органической, а также ментальной жизни, он тем самым сужает круг своей деятельности. Перетренированный человек превращается в гору мышц.
Отрешенность для суфия является всего лишь одним из аспектов динамического взаимообмена. Суфизм работает посредством чередования. Интеллектуальная отрешенность полезна только в том случае, если она помогает
