Светила - Элеанор Каттон

А общее имя Фрэнсис – это просто-напросто счастливая случайность? Или, может быть, Уэллсово свидетельство о рождении было задним числом подделано? Ведь второе имя так легко добавить в любой документ, думал Мади, нужно только взять чернила посветлее или как-нибудь высветлить написанное, маскируя более позднее добавление. Но зачем бы Карверу намеренно фальсифицировать подпись, притворяясь другим человеком? Какая ему выгода в том, чтобы использовать чужое имя?

Мади суммировал в уме все, что знал об этом деле. Фрэнсис Карвер назвался Кросби Уэллсом в разговоре с Бенджамином Левенталем в издательстве «Уэст-Кост таймс» в июне… а вот месяцем раньше, шантажируя Лодербека, именем Кросби Уэллса он не воспользовался. Лодербеку он назвался Фрэнсисом Уэллсом… и затем поставил в купчей намеренно двусмысленную подпись. Памятуя о загадочной убежденности Лодербека в том, что Кросби Уэллс и Карвер приходятся друг другу братьями, Мади мог заключить лишь одно: Карвер в своих отношениях с Лодербеком выдавал себя за брата Кросби Уэллса. Однако зачем ему это понадобилось, Мади понятия не имел.

Он долго изучал купчую, стараясь запомнить все до единой подробности, а затем вновь убрал документ в портфель, уложил портфель обратно в сундук и методично продолжил обыск.

Наконец он убедился, что в сундуке никаких иных полезных для него улик не осталось, и жестом отчасти небрежным провел пальцами по краю крышки. И тут же удивленно охнул. Под коленкоровой подкладкой, подсунутый между деревом и полотном, обнаружился тонкий сверток квадратной формы. Мади наклонился ближе, пальцы его нащупали в ткани разрез не шире ладони, аккуратно подшитый, чтобы края не махрились. Коленкор был в шотландскую клетку, и разрез искусно запрятали в одну из вертикальных полосок, что шла вровень с краем сундука. Мади просунул пальцы в дыру и извлек квадратный предмет – это оказалась перевязанная бечевкой пачка писем.

Писем насчитывалось всего около пятнадцати, каждое надписано разборчивым незатейливым почерком и адресовано Лодербеку. Мади помешкал мгновение, запоминая форму узла и длину свисающих концов бечевки. Затем он развязал сверток, отбросил бечевку в сторону и пристроил сложенные письма на коленях. По почтовым штемпелям было понятно, что письма рассортированы в обратном хронологическом порядке: сверху лежало самое недавнее письмо. Мади вытащил из-под низу пачки первое из полученных Лодербеком писем и углубился в чтение. А в следующую минуту сердце его чуть не выскочило из груди.

Данидин, март 1852 г.

Сэр Вы мой брат хоть мы и незнакомы. У Вашего отца приключился внебрачный ребенок так это я и есть. Я вырос КРОСБИ УЭЛЛСОМ, взял фамилию приходского священника, отца не знал, но знал, что я шлюхин сын. Детство мое прошло в ньюингтонском борделе «ГЕММА». Жил я скромно, как мог, на небольшие средства. Не страдал. Однако ж всегда мечтал поглядеть на отца – просто чтобы знать, как выглядит, голос его услышать. Мои молитвы не остались без ответа: я получил письмо от него самого. Он-де знал обо мне с самого начала. Он писал в преддверии смерти; каялся, что не назовет меня в своем завещании, чтобы не запятнать своего имени, но он вложил в конверт двадцать фунтов и свое благословение. Он не подписался, но я попытал слугу, который принес письмо, и проследил его карету, хотя и наемную, к ГЛЕН-ХАУСУ, дому Вашего отца и Вашему. Я купил пиджак, побрился, доехал на двуколке, но сэр позвонить так и не насмелился. Вернулся домой, весь расстроенный, разнесчастный, и тут сплошал: прочел в корабельных новостях, что юрист АЛАСТЕР ЛОДЕРБЕК отплывает в колонии со следующим приливом.

Я подумал, это мой отец. Я ж не знал, что у него сын есть, и мне и невдомек, что сын может носить то же имя. Этот корабль уже ушел, но я поспел на следующий. Я высадился в Данидине и начал наводить справки, насколько позволяли обстоятельства. Я был на Вашем публичном выступлении – на причале, под дождем, Вам еще начальник порта карманные часы подарил, то-то вы обрадовались. Как я Вас увидел, так сразу понял, что ошибался, и Вы не отец мне, а брат. Я тогда так расстроился, что с Вами и не заговорил, а теперь Вы в Литтелтоне, куда мне плыть не по карману. Сэр, пишу Вам со смиренною просьбой. Отцовские двадцать фунтов я потратил на то, чтоб сюда добраться, и на самое необходимое, и домой мне вернуться не на что. Я продал пиджак, но выручил едва ли половину стоимости, старьевщик никак не верил, что вещь хорошая. У меня за душой лишь несколько пенни осталось. Вы сэр большой человек, сведущий в политике, философии да законах, Вам не обязательно со мною компанию водить, но умоляю Вас о милосердии как доброго христианина, потому как остаюсь неизменно

Ваш брат,

Ниже был приведен адрес для пересылки – абонентский почтовый ящик в Данидине.

С неистово бьющимся сердцем Мади отложил письмо. Значит, Лодербек приходится братом Кросби Уэллсу. Вот это поворот! Но Лодербек ни словом не обмолвился об этом родстве мировому судье, когда признал, что оказался у смертного одра Кросби Уэллса каких-нибудь полчаса спустя после того, как покойный испустил дух; да и приятелю своему, судовому агенту Томасу Балфуру, ничего не сказал. Что за причина заставила его умолчать о незаконнорожденном брате? Стыд, не иначе? Или что-то другое?

Мади взял пачку писем и перебрался к окну: там было посветлее. Он развернул следующее письмо и придвинул его к стеклу.

Данидин, сентябрь 1852 г.

Сэр прошло шесть месяцев с тех пор, как я Вам написал в первый раз, и боюсь раз Вы молчите, уж не оскорбил ли я Вас. Не помню в точности, как я выражался, но помню, что в последних строках я назвал себя Вашим братом, и, может статься, это Вас удручило. Вам, верно, больно сознавать, что Ваш отец был не безупречен. Вам, верно, хотелось бы, чтоб оно было иначе. Если так то прощения прошу. Сэр за эти последние месяцы мои дела шли совсем худо. Уверяю Вас, как шлюхин сын я не то чтоб непривычен нищенствовать, но попрошайничать у человека второй раз стыд-то какой. И однако ж пишу в отчаянии. Вы человек состоятельный, билет третьего класса вот все о чем прошу, и более вы обо мне не услышите. Здесь в Данидине я экономлю на всем, чем могу. Я попытал силы на прииске, да только не гожусь я для этого ремесла. Меня здорово подкосили и «ознобыши», и жар, и прочие напасти простудного толка. Так что работал я с перебоями, не так, как хотелось бы. Желания познакомиться с нашим отцом Аластером Лодербеком-старшим у меня не поубавилось, а дни-то идут, не опоздать бы, я ж Вам рассказывал, он в письме признавался, что на пороге смерти. Мне бы с ним хоть разок поговорить до того, как случится прискорбное событие, просто чтоб мы поглядели друг на друга вживую да потолковали как мужчина с мужчиной. Сэр на коленях умоляю купите мне билет до дому. Вы больше обо мне не услышите я Вам клянусь. Я не более чем

благодарный Вам друг,

Мади, не мешкая, схватился за следующее письмо; свободной рукой он нащупал стул и плюхнулся на него, не отрывая глаз от неровных строк.

Данидин, январь 1853 г.

Сэр как мне понимать это Ваше молчание вот что меня мучит. Мне мнится, Вы мои письма получаете, но в силу какой-то принципиальной причины отвечать отказываетесь и ни капли милосердия не уделите бастарду Вашего отца. Эти письма написаны не под диктовку. Это мой собственный почерк сэр и читать я тоже умею и хоть себе и польщу, но скажу Вам, что наш приходской священник отец Уэллс не раз говаривал: я-де на диво смышленый парнишка. Я все это пишу, чтоб Вы поняли – я не прохвост какой, пусть и из простых. Вам, может, нужны доказательства моего незаконного происхождения. Может, Вы думаете, это попытка мошенничества. Говорю как на духу: это не так. С тех пор как я писал Вам в последний раз, моя надобность и мои желания остались прежними. Я не хочу оставаться в этой стране сэр я никогда не стремился к такой жизни. На двадцать фунтов я вернусь в Англию и никогда более не произнесу Вашего имени.

Искренне Ваш,

Данидин, май 1853 г.

Сэр я знаю из местной газеты Вы заняли пост управляющего Советом гордой провинции Кентербери. Вы заняли этот пост и отдали Ваш гонорар на благотворительные нужды, благородный жест сэр, но мне от него печально. Я все гадаю, может Вы обо мне думали, раздаривая эти сто фунтов. У меня нет средств доехать до Литтелтона, где Вы сейчас обретаетесь, а уж до дома и подавно. В жизни не чувствовал себя таким одиноким как здесь в этой Богом забытой земле, Вы наверняка меня поймете как Вы сам британец. Тут в домах сыро и холодно, я по утрам просыпаюсь а ноги все в инее. Тяготы фронтира мне не по силам; я ежечастно скорблю о своей участи. Сэр за минувший год я скопил только два фунта десять шиллингов и четыре пенса, а теперь вот эти четыре пенса потратил на эту бумагу и на почтовую пересылку. Умоляю, помогите мне, нуждающемуся