Четыре танкиста и собака - Януш Пшимановский

– Ты что здесь делаешь? – спросил его часовой.

– Чшш… – Солдат протянул пачку сигарет, чтобы он замолчал.

Часовой взял сигарету, заложил ее за ухо и отошел на несколько шагов. Стоя у стены, около выбитого окна, он видел, как артиллерист сунул голову внутрь и уже влез до пояса под брезент.

Часовой пожал плечами, повернулся и отошел к другому орудию. Видимо, поэтому он не заметил, как артиллерист вдруг дернулся назад, но сразу же как-то обмяк и влез под брезент, а вернее, его туда втащили. С минуту снаружи торчала неподвижная согнутая нога, но и она скоро исчезла.

В воздухе нарастал гул моторов.

– Батарея, внимание! – приказал офицер.

По этому приказу солдаты покидали лопаты, бросились готовить пушки к бою. Часовой оглянулся и успел заметить, что, прежде чем артиллеристы добежали до последней пушки, от нее отделилась черная фигура и скрылась в окне первого этажа. На секунду часовой остановился, соображая, кто же из солдат задумал удрать, потом лишь пожал плечами, проверил, не выпала ли заложенная за ухо сигарета.

Перескочив через подоконник, Черешняк сразу же бросился на лестничную клетку и поднялся на второй этаж: он хорошо помнил объяснения Густлика о том, что гитлеровцы любят укрываться или в подвалах, или на крышах. На этаже действительно никого не оказалось, однако Томаш спрятался в темном углу за кафельной печью, прислушался. Отсюда ему была видна площадь, изрытая окопами, автомашины, подъезжавшие к дому, орудия, с которых артиллеристы спешно срывали брезент. Стволы смотрели в небо, подносчики подносили снаряды.

На четвертом орудии нашли труп и стащили его на траву. Кто-то подбежал к офицеру и доложил об этом, но тот только махнул рукой, занятый исключительно самолетами – пролетят или будут атаковать?

В небе сверкнул огонек, разгорелся – и все залило ярким светом. Горящая магнезия, наполнявшая бомбу, озарила площадь и пушки. Шум двигателей заглушал команды офицера, он отчаянно жестикулировал, наконец резко опустил руку, и почти одновременно все четыре пушки открыли огонь, посылая в воздух трассирующие снаряды.

За печью Томаш чувствовал себя в безопасности, но понимал, что если не воспользуется налетом, то уже не выберется из этого города, куда он неожиданно заехал. Он оторвался от стены и на цыпочках двинулся к окну, выходящему к каналу. Посмотрел вниз и отступил. С минуту думал, что же предпринять. Потом на веревке, которой был зашнурован брезент, затянул петлю и зацепил ее за крюк, на котором держалась раньше оконная рама. Снял сапоги и поставил их у стены. Осмотрелся, выбрал широкий старомодный стул и бросил его в канал. Всплеск воды не привлек ничьего внимания.

Быстро перекрестившись, Томаш перелез через подоконник и по веревке начал спускаться вниз со второго этажа. Босыми ногами он нащупывал выступы на стене, чтобы хоть немножко опираться. Он был уже у воды, когда заметил окно в подвале, из которого торчал ствол пулемета. Попробовал переместиться в сторону, но вес собственного тела тянул его прямо на ствол. Он замер, не зная, что предпринять, и висел, как большая спелая груша.

В небе выли самолеты, рядом грохотали зенитки. Неожиданно в воздухе просвистела серия бомб, и в тот же миг погасла осветительная бомба, висевшая в воздухе. В темноте нарастал резкий свист. «Прыгать или не прыгать?» – колебался Томаш.

Пламя разорвало темноту ночи. Одна из бомб взорвалась на площади. Силой ударной волны Черешняка сбросило в воду.

Орудия начали замолкать, несколько артиллеристов пытались сбить пламя с автомашины. Затихал гул самолетов.

Командир батареи приказал перенести убитого артиллериста в сени кирпичного дома. Он отошел в сторону, снял шлем и, вытирая вспотевший лоб, тихо разговаривал сам с собой:

– Кто мог это сделать? Партизаны? В Германии?

Он не мог понять, кто убил солдата, а мысль о большевиках-партизанах, действующих в сердце Германии, показалась ему абсурдной. Долгое время он бессмысленно смотрел на воду канала, освещенную заревом пожара, загрязненную поломанной мебелью, жестяными банками и бутылками. Под мостом качалась ярко освещенная пустая бочка из-под бензина. Лязг затворов вернул его к действительности. Он направился к орудиям.

Только теперь задвигалась веревка, спускавшаяся со второго этажа по кирпичной стене к самой поверхности воды. Свободный конец веревки натянулся, а другой быстро подскочил вверх, потом упал и погрузился глубоко в воду, не оставляя следа на поверхности, кроме небольшого водоворота.

В водовороте некоторое время вращался сброшенный в воду стул, а потом торчащие вверх ножки поплыли по течению. Под этими ножками показался круглый, как у рыбы, рот, набрал воздуху и снова скрылся под водой.

Черешняк терпеливо плыл, маскируясь стулом, подобно тому, как перед этим ждал момента, чтобы сдернуть веревку. Надеялся, что если незамеченным вырвется из города, то дальше будет легче.

Он нащупал твердый грунт под ногами. Идти было легче, чем плыть, хотя он не мог идти быстрее, чем плыл стул. Откуда было знать, не наблюдает ли за ним с берега внимательный взгляд опытного разведчика?

Канал тянулся между двумя насыпями. Берега заросли камышом и тростником. Где-то невдалеке шел бой – каждую минуту раздавались приглушенные, но резкие очереди, затихали и снова трещали в различных местах. Потявкивали минометы, шипели белые осветительные ракеты и цветные – сигнальные.

В этом свете, разрывающем ночную темноту, виднелись предметы, плывущие по течению: алюминиевый котелок с крышкой, немецкая полевая фуражка, похожая на лыжную шапочку, какой-то неясный предмет, который мог быть трупом собаки или человека.

Все это сопровождало Черешняка в течение долгих минут, а может, даже и часов. Он потерял счет времени. Дрожь пробегала по телу, в голове шумело от напряжения. Он знал одно: канал идет на северо-восток, а раз так, то каждый метр приближает его к своим.

Иногда он сомневался, доберется ли вовремя. Свои могли отступить на километр или два на этом участке – на войне всякое бывает. Если так, то все полетит прахом. Вдобавок пропадут сапоги, оставленные в кирпичном доме на площади, где стояли орудия.

Шлепая по воде, Томаш заметил, что русло канала меняет направление, но не подумал, что отсюда, наверно, уже недалеко. Немного прибавил шагу. Даже об осторожности забыл – так ему хотелось увидеть, что там, за поворотом.

За поворотом вода разливалась шире, но как раз здесь, в конце узкой части, котелок и фуражка застряли в густых спиралях колючей проволоки, которые пересекали канал. За проволоку цеплялись тряпки, ветки, тростник и другие предметы, так исковерканные войной, что их трудно было распознать. Вода булькала и пенилась.

Томаш придержал стул, перевернутый вверх ножками, похожими на голые мачты парусного фрегата. Боялся запутаться в проволоке. Ждал и чувствовал, как от холода мышцы сводит судорогой. Веки стали тяжелыми. На секунду он, видно, даже задремал.

Вдруг затрещали автоматы. Упала в воду мина, вырывая колючую проволоку. Несколько ручных гранат разорвалось на насыпи.

– Левее, левее… Погоди… Быстрее, черт возьми! Помоги… Огонь!

– слышались обрывки немецких окриков.

Тут же за валом бил пулемет, виднелись вспышки на конце ствола. В ответ ему ударили другие пулеметы, неожиданно раздался гул голосов, самый желанный сейчас для Томаша:

– Ура-а-а-а! Ура-а-а-а!

Охрипшие, неистовые голоса слышались все ближе. Немцы выскочили на насыпь, за ними – наши пехотинцы. В короткой рукопашной схватке несколько человек упало, остальные побежали дальше.

Один из лежавших немцев, минуту назад орудовавший штыком, вскочил, прыгнул в воду, а потом поплыл к противоположному берегу. Когда он миновал погруженный в воду и зацепившийся за проволоку стул, то неожиданно пошел под воду, как будто попал в водоворот. Еще секунду махал руками, булькал и наконец затих.

Шум наступавших удалялся, а из-за насыпи неожиданно донеслись новые голоса:

– Окоп есть. Только углубить.

– Ставь трубу.

Черешняк поднял голову прислушиваясь.

– Подносчик, давай мины.

Теперь он был уверен: свои. Набрал воздуху и крикнул:

– Эй, земляки!

– Кто звал? – показались головы, а над ними стволы винтовок.

– Я.

– Кто ты? – басом спросил один из минометчиков. – Где ты?

– В воде.

– Так вылезай.

Черешняк отцепился от стула, несколькими мощными взмахами рук пересек канал, но силы покинули его, и он едва выбрался на берег.

– От нашей пехоты отстал? – недоверчиво спросил его солдат.

– Нет.

Томаш попытался встать, рванулся, но упал на колени: ноги ему не повиновались.

– С той стороны фронта, – сказал он тихо. – Проведите меня к командиру полка.

Он не помнил, как и каким путем провели его в подвал разваленного снарядами дома, где находился временный командный пункт – телефоны, радиостанции, а в глубине над столом, сооруженным из бочек и двери, наклонились офицеры и наносили цветными карандашами обстановку на карты. Томаш обратился к командиру полка – тот сидел у стены на скамейке – и начал свой рассказ, не успев снять грязного, мокрого обмундирования. Около его босых ног образовалась огромная лужа.