Слово атамана Арапова - Александр Владимирович Чиненков

Прошагав так несколько минут, он услышал за спиной хруст снега. Обернувшись, увидел, что его догоняет девушка.

– Никифор? – негромко крикнула она и замедлила шаг.

Казак не двигался с места. Мариула медленно приблизилась. Когда она остановилась перед казаком, тот, несмотря на темноту, увидел, что у девушки заплаканные глаза.

– Што те взбрело в голову – на ночь глядя тащиться в лес? – сурово спросил он.

– Не знаю, – вздохнула Мариула.

– Тады пошто мя зазря отлаяла?

– Не знаю.

– А пошто щас за мной увязалась?

– Хотелось вызнать, не осерчал ли ты, – ответила девушка.

– Осерчал, да, – буркнул Никифор. – Я те не собака, штоб мя гнать от себя палкой!

– Не серчай, Никифор, – умоляюще сказала Мариула. – Прости, што накричала на тя зазря.

– Боле с тобой никуды не пойду.

– Не пойдешь?

– Ни в жисть.

– Видать, ты сильно осерчал?

– Нет, но… Ня знай, как обсказать. Кады узрил давеча твое лицо злющее и услыхал брань, бабьих уст недостойную… Бес вас, баб, знает! Я даже спужался зараз так, што сердце зашлось. И щас вона сердце колотит, а башка полна мыслей злобных.

– Хосподи, ну што ты городишь? – спросила Мариула слабым голосом.

– Сам тово не ведаю, – ответил казак в раздумье.

– Ну, тады айда обратно.

– Айда.

Никто из них не хотел первым сдвинуться с места. Несколько минут царила глубокая тишина. Оба стояли, словно оцепенев, и глядели куда-то в темноту. А тишина становилась страшной, мучительной.

Чуть скрипнул снег. По телу казака прошла дрожь.

– Айда быстрее, – сказала девушка, хватая Никифора за руку.

– Думашь, нам надо туда идтить? – недовольно спросил казак.

– Да.

Мариула развернулась и уверенно пошагала в сторону поселения. Вскоре ее фигурка скрылась из вида. Никифор лишь обреченно выдохнул, мысленно чертыхнулся и пошагал следом. У него вдруг появилось такое чувство, будто холодный ветер пахнул ему в сердце и в нем что-то застыло. Нехорошее предчувствие переполняло грудь.

– Хосподи, я ее вижу! – воскликнула Мариула, остановившись.

– Ково? – тяжело дыша, спросил Никифор, который почему-то не мог рассмотреть, кого увидела девушка.

От горы донесся переполненный боли и страдания стон. Они ускорили шаг и увидели лежавшего на снегу человека. Женщина пыталась подняться, но руки, на которые хотела опереться несчастная, проваливались глубоко в снег.

– Да энто ж Марья, – прошептал Никифор, узнав супругу старца Гавриила. – Да она ж нагишом, Хосподи!

– Поменьше разговаривай. – Мариула сорвала с головы шапку и натянула ее на голову несчастной женщины. – Бери ее и уходим.

Казак снял с себя тулуп и надел его на Марью. Девушка тем временем натянула на ее босые ноги свои меховые рукавицы. Затем провела ладошкой по лицу несчастной и тихо спросила:

– Как ты? Говорить могешь?

Вместо ответа Марья что-то промычала и отчаянно закрутила головой.

– Пошто вылупился-то? – Мариула повернула взволнованное лицо к застывшему на месте казаку. – Бери ее – и айда. Путь назад с ношей будет не близок. Живой бы сердешную донести.

24

– Атаманову грамоту я тады вез из Черкасска в Яицк, – начал свой рассказ Матвей Сычев. – Несколько дней добирался. Ужо кады до Яицка оставалось рукой подать, увидал я рыбаков у озера, ну и остановку сделал. Искупаться и поесть страсть как захотелось.

Вкусив пищи и немного передохнув, казак вскочил на коня и, несмотря на предупреждение рыбаков, вымолвил: «Конь подо мной, так и Бог со мной! Пужаться нечево!» Дал коню нагайкой и помчался в глубь степи.

Вдруг рыбаки увидели, что Матвей повернул коня и во весь опор скачет обратно, а из-за увала, точно черная туча, высыпали кочевники и бросились за ним вслед. Тонкий аркан сорвал казака с коня. Подхватив добычу, кочевники скрылись за увалом. Рыбаки дали несколько выстрелов. Скоро черный дым горящей пакли возвестил, что пикет поднят по тревоге. Отряд из сорока казаков бросился за похитителями. Видя, что от погони не уйти, кочевники решили (вдруг повезет!) спрятать пленника: молодой, здоровый, хорошую плату дадут за него на невольничьем рынке. Степняки остановились около разрушенного аула, сняли пленника с лошади, крепко связали по рукам и ногам волосяными веревками, заткнули тряпкой рот и бросили в глубокую яму, закидав сверху бурьяном. А сами, разделившись, помчались в разные стороны.

Их уловка удалась: казаки не смогли найти товарища. Двое суток Матвей пролежал без сознания в яме. На третью ночь явились кочевники и умчали казака в глубь степи, где продали за двадцать баранов торговцу живым товаром. Здесь его связали размоченной сыромятью[22], которая, засохнув, как щипцами, сдавила руки и ноги.

Первые дни пленника не кормили, лишь давали обглоданные кости, а дня через три стали наливать по чашке айрана[23] и приносили по два-три кусочка сушеного курта[24]. Кочевникам пленник нужен был живым, ему уже и работа нашлась: вместе с пастухом пасти овец.

Весной Матвей задумал бежать. Выбрал тихую ночь, прокрался к лошадям и, вскочив на одну из них, во весь опор помчался по направлению к «прикол-звезде» (Полярная звезда). Долго мчался он по степи, но измученный конь пал замертво, придавив всадника. А тут и погоня подоспела.

И вновь неволя. Чтобы навсегда отбить охоту бежать, пленнику подрезали до костей пятки, насыпали в раны мелко настриженного конского волоса, кожу завернули и завязали тряпками. Целый год Матвей не мог ступать на пятки: боль страшная, до потери сознания.

Вскоре приехали наборщики пленных – сарты, и казак, как ненадежный, был продан в Хиву.

Минуло пять лет. Изнурительная работа, скудная еда и гнилая вода не прибавляли пленнику сил. Тишину в избе нарушают лишь полные сочувствия вздохи слушателей. Рассказ Матвея Сычева о жизни в хивинском плену будоражил их души. Арапов не задает вопросов: слишком много прошло перед ним бывших невольников, и об ужасах хивинского плена он осведомлен предостаточно. Но почему же повествование этого человека буквально парализует бывалого казака? Он неотрывно смотрит на Матвея, продолжающего свой рассказ.

В Хиве дождя бывает мало. Воду же по каналам проводят из реки, ею наполняют пруды для питья людям и скоту. Летом вода гниет, а от нечистоты той весьма у многих в теле родится ришта, то есть червяк-волосатик в толстую нитку. У меня первый год вышло двадцать червей из языка, в другой год – пятнадцать, а в третий – восемь. Потянувши червяка за голову (а она в виде чирья на коже), выдернешь с вершок, а как почувствуешь боль, то надо обвертывать на хлопчатую бумагу, чтоб не уходил назад в тело. Прикладывают тутовые листья с постным маслом, от чего черви выходят через месяц и двадцать дней.