Голоса - Борис Сергеевич Гречин

«Название знакомо… но нет, не смотрел!» — признался я.

«Поглядите: любопытная картина! Приходит в образцовую школу новый преподаватель, некий Китинг — тоже, возможно, вполне себе консерватор, по политическим взглядам то есть. Сложно, полагаю, рассказывая о мёртвых поэтах, тех, кто писал о вечном, устойчивом и непреходящем, о Человечности и Красоте, защищать пошло-ниспровергательские, шариковские взгляды! Итак, взгляды у него вполне консервативные, но методы преподавания — немного бойкие. Вот вроде ваших… Бойкостью своей этот мистер Китинг цепляет учеников за живое, а после они, познавшие радость романтической пульсации жизни, плюхаются в болото серой обывательщины. Взрослые люди умеют жить в двух модусах, хоть худо-бедно, да научаются этому, а молодёжи когда научиться? И заканчивается всё трагедией… Вы — услышали моё предостережение? Впрочем, у Китинга-то были почти совсем мальчишки, а у вас — без пяти минут взрослые дяденьки и тётеньки. И всё же!»

«Вы мудры, Сергей Карлович! — признал я. — Мудры, и, если я невольно разбередил их мечты и надежды на лучший, более справедливый мир, что привело к их не особо умному протесту, то часть вины и на мне: не снимаю её с себя! Только я из своей немудрости, из своего почти юродства спрошу вас: так ли уж плохо молодёжи желать лучшего, надеяться раскрасить серые будни немного более светлыми красками? Кто и будет это делать, если не они?»

«Да и вы правы, мой дорогой! — согласился декан. — Некоей возвышенно-абстрактной истиной, а любому администратору такие истины — не пришей кобыле хвост: ему всякий Божий день нужно бороться не за то, как совершить лучшее, а за то, как бы не допустить худшего! То, что мне хочется с вами согласиться, для меня самого — тревожный знак: становлюсь непрактично-сентиментальным, пора, действительно, на покой. Говоря про мой уход на покой: отчего, расскажите мне, так сильно студенты обозлены на Бугорина, что насовали ему на этой новой сетевой площадке полную панамку, выражаясь просторечным языком, и создали петицию за его недопуск к моей теперешней должности?»

«Он в прошлом году склонял одну из студенток третьего курса к тому, чтобы стать его временной любовницей, и недавно сделалось гласным, вот они теперь и кипят», — пояснил я.

«Ах, старый павиан… — без особой энергии ругнулся Яблонский и поморщился: — Нет, это безобразие, конечно… Только бывает, знаете, и хуже! Бывает, что не просто склоняют, а называют твёрдую таксу: такая-то оценка за… гм-гм. Молодые педагоги этим грешат в основном, с кафедры физического воспитания. Ну, а девочка, выходит, попалась чувствительная, честная — и пошло-поехало… А я вам, Андрей Михалыч, расскажу, как это видится с его стороны! Мыслей, конечно, читать не умею, но предсказать — дело несложное. С его стороны всё выглядит так, что эту девочку вы ему сами в койку и подложили!»

«Да ведь она даже не легла в койку… О Господи!» — выдохнул я.

«Именно, именно: и, собрав на него такое гадкое досье, вцепились ему в горло! Оба вы теперь держите друг друга за горло, словно пресловутые нанайские мальчики: он вас может уволить, а вы его — привести за ручку к прокурору. Или ошибаюсь? Если и не к прокурору, то сделать так, чтобы моё кресло проплыло мимо его носа да прямо в руки Дмитрия Павловича. Поэтому свой прошлый прогноз вынужден, увы, скорректировать. До середины июня, то есть пока не истечёт мой трудовой договор, вас не уволят — но все свои три взыскания вы, скорее всего, соберёте, полный георгиевский бант. Ну, а после… Нужно ли мне объяснять вам, что бывает с людьми, которые за один год получают три взыскания?»

«Значит, поэтому Ангелина Марковна так раздухарилась?» — уточнил я — и тут уж кстати рассказал о требовании временно исполняющей обязанности предоставлять ей два устных отчёта в неделю. Сергей Карлович пожал плечами. Заметил:

«Не удивлён… а тут, вдобавок, сошлись две силы. Просьбу своего пока ещё начальника о том, чтобы влепить вам несколько выговоров, она выполнит не только послушно, но и с личным удовольствием. Догадываетесь, почему? Нет? Тут, видите, пошёл слушок, что Владимир Викторович по причине студенческих протестов и в моё кресло не сядет, и со своего может слететь. Слух, думаю, безосновательный, но старые и не особо умные женщины таким безосновательным слухам охотно верят, когда эти разговоры в их пользу. Ведь ей заведовать кафедрой, похоже, понравилось: уже были жалобы на то, что больно круто начала Суворина закладывать руль! Вошла во вкус. Вот и сегодня с этой ведомостью… А помочь я вам, милый, ничем не могу: вассал моего вассала, как говорится, не мой вассал. В обыкновенных случаях такого разбушевавшегося завкафедрой, само собой, должно одёргивать факультетское начальство. Но осмыслите же её положение: она не профессиональный администратор, а только временная исполняющая обязанности! Все мои окрики для неё будут как с гуся вода, потому что она ничем не рискует. Потеряет должность врио? Так ей и без того править — неделю-другую, не больше, она в любом случае перестанет быть врио, когда Бугорин выйдет с больничного. Ничем, повторюсь, не рискует, но верит, что за её принципиальность и неподкупность в борьбе с такими, как вы, хм, морально-бытовыми разложенцами — тут про вас рассказывают, будто вы теперь ни одной юбки не пропускаете, — что за эту принципиальность коллектив возьмёт да и рекомендует её к избранию новой заведующей кафедрой! А вы — её единственный серьёзный конкурент. Поэтому выговаривать вам ей — и удовольствие, и нравственный долг, и польза для карьеры, все три выгоды разом!»

Я, поставив локти на стол, положил лоб в руки и пробормотал что-то вроде:

«Как надоело… Как надоело всё, мóчи моей нет!»

«Вы… возьмите больничный тоже! — вдруг предложил декан. — Дело только за тем, чтобы найти у себя какую-нибудь старую болячку, но ведь вам уже тридцать девять, не можете вы быть здоровы как телёнок на лугу. Сотруднику нельзя делать выговор, когда он на больничном. Так, глядишь, дотянете до мая. Голова у вас не кружится? Мигрени не беспокоят? Радикулит?»

«Очень разумная рекомендация, — улыбнулся я. — Только ведь это — трусость, это — как убежать с поля боя, или я неправ?»

«Так и знал, что вы мне что-то такое ответите в шиллеровском стиле!» — сокрушился Яблонский.

«И что мне даст один апрель? — продолжал я думать вслух. — Закончу проект, выйду на работу — и тут снова повалятся на меня все шишки? Где прикажете мне