Царство. 1955–1957 - Александр Струев

Орган, которому было подотчетно все и вся, — Президиум Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза — собирался раз в неделю. Каждый участник собрания имел в полукруглом кремлевском зале собственное место. Некоторые места, похоже, здесь были вечные: молотовское место — крайнее справа, ворошиловское — ближе к двери, место Лазаря Моисеевича Кагановича — по центру стола, с тем расчетом, чтобы в окно видеть часть соседнего здания и краешек синего неба, Анастас Иванович Микоян годами занимал установленный напротив Кагановича стул, лицом к огромной карте СССР, вывешенной на глухой безоконной стене, рядом разместился Георгий Максимилианович. Эти пятеро казались воплощением всесилья, которым дышала увенчанная громоздкими золочеными люстрами комната. Остальные участники собраний не задерживались в триумфальном пространстве надолго: возникали и пропадали. Каждый смертный стремился сесть за широкий стол, бесконечно вынашивая заветное желание править, и, наверное, просил бы об этом Бога, если б Бог в самом деле был.

Переступив порог святилища, человек становился обитателем Олимпа, поначалу тихим, застенчивым по сравнению с бронзоликими старожилами. Новенький довольствовался первым освободившимся местом, но с течением времени, если оставался цел и невредим, рос, мужал и начинал перемещаться на своем стуле-корабле по тронному залу, то благолепно приближаясь к всесилию, то, по неосторожности, отодвигаясь дальше. Многих, кто попадал в святая святых, уже не существовало на свете — жить в непосредственной близости Солнца опасно. Солнце могло расплавить, испепелить сверкающим могуществом, хотя оно же давало жизнь. Человеческая сущность подобна порхающему мотыльку — люди неизбежно тянутся к свету. Подфартило молодцеватому Булганину, когда-то сам Сталин пророчил его в преемники, но и без Сталина Николай Александрович преуспел. Судьба улыбнулась Георгию Максимилиановичу Маленкову, сохранив ему не только жизнь, но и непомерно высокие посты. Все та же судьба низвергла с высот хитромудрого Лаврентия, покарала неугомонного Вознесенского, казнила искрометного Бухарина, занесла меч над непререкаемым поборником марксизма Молотовым, да только молотовская сила оказалась крепче судьбы — выжил! Новоявленные вожди — Суслов, Шепилов, Фурцева, Брежнев, Аристов — были осторожны, трепетно слушали старших, равнялись на них, подражали. Им тоже хотелось властвовать, но места, которые были им отведены, позволяли лишь скромно кивать, не выражая замысловатых суждений, они еще не укоренились в святилище, оставались еще подростками, малышней, лишь за дверьми царственного пространства перед ними падали ниц.

Молотов сидел насупившись. Микоян объявил присутствующим о приближающемся хрущевском торжестве, очередном дне рождения, который наступал 17 апреля. Микоян заявил, что Никита Сергеевич совершил невозможное — накормил людей, целина дала колоссальный урожай. Особо Анастас Иванович остановился на себестоимости зерна: если в Подмосковье один центнер пшеницы обходился в 129 рублей, то в Казахстане составлял в среднем 30. Таким образом, экономия получалась колоссальная, сельское хозяйство становилось сверхликвидным.

— За такие подвиги Никита заслуживает высшей награды Родины! — подвел черту Микоян.

— Какие еще подвиги! — брезгливо скривился Молотов.

— Я бы не пожалел второй Золотой Звезды, — уточнил Анастас Иванович.

— Мы так привыкли звездами разбрасываться, что скоро значение их обесценится, — выговорил Вячеслав Михайлович. — Тем более Хрущев уже герой.

— Орден, пусть даже самый высокий, не может по достоинству оценить его вклад в целинное дело. Комсомольцу Шелепину за целину орден Ленина вручили, а разве их заслуги соизмеримы? Несоизмеримы! Много лет подряд мы закупали хлеб за границей, а теперь свой в достатке, к тому же дешевый. Велика заслуга Хрущева, что бы вы ни говорили!

— Плохо, что сегодня с нами Никиты Сергеевича нет, — заметил Маленков. — Я уверен, он бы от второй звезды отказался.

— Дело не в том, отказался или нет, дело в нашей оценке! — настаивал Микоян. — Дадим человеку вторую звезду, так он станет втрое больше работать, гореть будет!

— Никита и без звезд сверкает! — съязвил Ворошилов.

— Как бы не сгорел! — проворчал Каганович.

— Целина — невиданное дело! — осторожно вставил Брежнев, но никто не обратил на его слова внимания.

— Вторая звезда — перебор! — определил Молотов.

— На целине вспахано 35 миллионов гектаров земель. 35 миллионов, вдумайтесь! А дороги, а инфраструктура?

— Благодаря Хрущеву бьется там сердце, — опять вставил Брежнев.

— Я думаю, вторую звезду надо дать, — высказался Николай Александрович. В отсутствии Хрущева он председательствовал на заседание Президиума Центрального Комитета. — Ничего плохого в этом не вижу.

Каганович выпятил вперед губу:

— Сталину дали вторую звезду, так он ее ни разу не надел, ходил с одной. А мы заладили — этому вторую, тому третью! Герой он и есть герой! Я — против!

Отчаянно против выступили Молотов и Каганович. «За» голосовали Микоян, Булганин, Сабуров, Суслов и Первухин. Маленков и Ворошилов воздержались. Брежнев, Фурцева, Шверник и Аристов, как кандидаты в члены Президиума, не принимали участия в голосовании.

— Я должен откровенно сказать: плохой разговор получился! — докладывал Брежнев Хрущеву. — Прямо зло берет!

— Не мельтеши, Леонид, разберемся! — выдавил Никита Сергеевич. Хоть он и получил вторую Золотую звезду, был здорово раздосадован.

Ни при каких условиях, был хлеб или не было хлеба, хватало денег или денег не хватало, ругали Сталина или не ругали, ядерная гонка в стране не останавливалась. Не останавливалась она еще и потому, что западные страны и Америка наращивали ядерный потенциал. В центральном районе Тихого океана Великобритания провела испытания водородной бомбы мощностью около одной мегатонны. На 30 мая Англия планировала очередной взрыв. Советский Союз снова вышел с инициативой о запрете ядерных испытаний, но на самом деле ни та, ни другая сторона не верили в либерализм и гуманность друг друга. Американские и английские взрывы пугали СССР, а мощные взрывы на Новой Земле заставляли вздрагивать Америку.

Спецсостав двигался без остановок. Академики Сахаров и Харитон ехали в Семипалатинск. Ученые разместились в удобных соседних купе. В главном вагоне купе было всего два, каждое с умывальником, туалетом, с удобной двуспальной кроватью, между ними общая на эти два купе ванна. Остальную часть вагона занимал просторный салон, по центру которого стоял стол на десять человек и буфет с посудой. Андрей Дмитриевич Сахаров был теоретик, а Юлий Борисович Харитон отвечал за внедрение новейших идей в атомное производство. По мнению Курчатова, эти двое здорово дополняли друг друга. Пассажиры пили чай, обмениваясь новостями, вспомнили и недавний забавный случай с Доллежалем, которого, наконец, избрали действительным членом Академии наук. Друзья преподнесли ему памятный подарок в духе шутника Ландау. Новоиспеченному академику досталась академическая, черного бархата шапочка, где золотыми нитками было вышито слово «действительный», а в комплект к шапочке прилагались трусы, тоже черные, семейные, то есть длинные — по колено, на которых спереди тем же золотым шитьем сверкала разборчивая надпись «член». Долго смеялись розыгрышу, вспоминая, как заставили ученого раздеваться и примерять комплект «действительного члена»!

Позавчера основных участников ядерной программы принимали в Кремле руководители государства. Хрущев заверял ученых, что страна не пожалеет сил для превосходства в ядерном вооружении и лично для ученых ничего жалеть не будет. Просил, чтобы работы по совершенствованию сверхмощного оружия велись ускоренными темпами.

— Надо сделать бомбу такой устрашающей силы, чтобы враги трепетали. Царь-бомбу! — определил Хрущев.

Булганин рассказал, что КБ под руководством Сергея Павловича Королева к концу года доведет до ума межконтинентальную ракету, которая сможет доставлять атомный заряд в любую точку земного шара, и если ядерщики дадут мощную бомбу, но такую, чтобы она уместилась в ракету, Советский Союз будет полностью застрахован от вражеского вторжения.

Говорили много и долго. Ядерщики делились сложностями, Курчатов на пальцах объяснял членам Президиума суть ядерной реакции, пытаясь донести, как непросто связать все технологические процессы воедино. Хрущев задавал много вопросов, под конец снова стал говорить: то хвалил ученых, то ругал, требовал полной самоотдачи, спрашивал мнение маршала Жукова, заставлял высказываться академика Келдыша, теребил Булганина и Первухина — ждал от всех ответа, как сделать так, чтобы у Министерства среднего машиностроения все задуманное получалось? Первый Секретарь сорвался на курировавшего оборонные отрасли Брежнева, утверждая, что тот мало времени уделяет атомщикам. Влетело и министру финансов Звереву, который с деньгами на бомбы постоянно затягивал. В целом, общение с учеными складывалось, но вдруг разговор поменял направление, Хрущев стал ругать ученых, говорить, что дело тормозится именно ими, что он ждал большего, что академики заигрались, и он обещаниям больше не верит, повысил голос, стал грозить. И тут с места поднялся академик Щелкин.