Записки рядового радиста. Фронт. Плен. Возвращение. 1941-1946 - Дмитрий Ломоносов

В шестом-седьмом классах я стал обнаруживать в себе влечение к противоположному полу. Это влечение носило платонический характер и никак не увязывалось с физиологическими законами. Зная о существовании сексуальных отношений между мужчиной и женщиной (я уже читал Мопассана), я считал оскорбительным думать о женщинах с такими предположениями. Олег был первым, открывшим мне действительную природу любовных отношений и их значение в жизни.

Он заразил меня интересом к окружающему миру — природе, городу. На левом берегу Дона, в то время почти незастроенном, жила семья знакомых Шимановичам рыбаков (во времена коллективизации отец Олега спас их от раскулачивания). У них мы могли безвозмездно пользоваться лодкой. На ней мы ходили вверх по течению, насколько позволяли время и силы, кругом Зеленого острова, на котором размещались бахчи. Задобрив сторожа пачкой махорки, «от пуза» наедались арбузами, умело выбранными им на местах, наиболее открытых солнцу.

Сев на трамвай, мы ехали на нем до конца маршрута, обследуя окраины города и пригородные поселки.

Рискованными занятиями были путешествия на тормозных площадках товарных поездов, на которые следовало вскочить на ходу, когда перед семафором замедлялся ход поезда, и, также на ходу, соскочить перед следующим семафором. Как мне в дальнейшем пригодился опыт, приобретенный в этих упражнениях! Через несколько лет, уже после окончания войны, мне пришлось добираться в Москву без билета из Баку и со станции Татарская, что под Новосибирском, штурмуя на ходу проходящие пассажирские поезда.

К сожалению, Олег чем-то не потрафил моей тетушке, и мне было строжайше запрещено с ним встречаться. Этот запрет реально отразился лишь на том, что ему нельзя было посещать меня на дому. Вне дома никто не мог мне помешать дружить с ним. Для того чтобы моя переписка с ним не стала доступной тетушке, которая считала своим долгом пересматривать все мои тетради, Олег придумал специальный код-алфавит, которым мы пользовались, если нужно было общаться путем переписки (во время моих довольно частых болезней).

Не могу не упомянуть и о специфическом образе Ростова: не случайно его называли «Ростов-папа». Южный портовый город, многонациональный и шумный. Часть города, населенная армянами, даже называлась Нахичевань. На улицах и, особенно, на рынке, напоминавшим своими сутолокой и галдежом одесский Привоз, торговали колоритные кавказцы в бешметах с газырями и огромными инкрустированными кинжалами. Свирепые на вид, они оказывались добродушными и угощали специфическими сладостями — засахаренными орехами, сушеным инжиром.

Среди моих ровесников считался обычным слегка приблатненный стиль общения. В ходу были полублатные песни, между прочим, часто довольно талантливые:

На Богатяновском открылася пивная,Там собиралася компания блатная,Там были девушки Маруся, Роза, РаяИ с ними парень Костя Шмаровоз…

Или:

Не для меня сады цветут,Зелены рощи расцветают,И дева с черными глазами,Она цветет не для меня…

Есенинская «Ты жива еще, моя старушка…» также относилась к числу песен этого репертуара.

В школе я учился средне, хотя, как утверждали учителя, был способен на большее. Был недисциплинирован и неусидчив, часто в дневнике появлялись замечания по поводу разговоров на уроках. Несмотря на такое поведение, учителя относились ко мне очень доброжелательно, за исключением немки, которая требовала зазубривания переводов, от чего я принципиально отказывался. Из-за лени, которая мне, увы, была свойственна, в дневнике нередко появлялись и неудовлетворительные отметки. Единственный предмет, по которому я всегда получал «отлично», реже — «хорошо», был русский язык и литература. Несмотря на отвратительный почерк и грязь в тетрадях, за что мне отдельно доставалось, я обладал интуитивной грамотностью и не делал орфографических ошибок. Синтаксический разбор предложений доставлял мне удовольствие, и я делал его безошибочно.

Двойки и замечания насчет плохого поведения на уроках вызывали понятную реакцию тетушки. Но чем больше ко мне применяли методы постоянного контроля и давления, тем меньше я проявлял усердия и дисциплины. Конфликт все больше обострялся. Постоянные напоминания о том, что у «такого отца такой сын», привели к возникновению в моей наивной голове дикой идеи: пойти в известное всему городу здание по адресу улица Энгельса, 33, где помещалось ОГПУ, заявить о том, что мои родители репрессированы, и попросить определить меня в специальный детский дом. В какой-то газете я перед этим прочитал статью о том, что дети «врагов народа» не оставлены без внимания мудрыми «партией и правительством» и воспитываются в прекрасных условиях, получают отличное образование и совместно трудятся «на благо общества», так как товарищ Сталин сказал: «Сын за отца не отвечает».

И вот, после очередной нотации, я ушел. Однако, рассудив, что впереди еще много времени — целый день, — я зашел в находящуюся неподалеку детскую библиотеку-читальню, попросил «Следопыта» Ф. Купера и стал читать. Как обычно, за книгой я не замечал времени и вдруг обнаружил, что на меня смотрит из полуоткрытой двери тетя Соня. Как она догадалась, где следует меня искать, не знаю, однако, вероятно, она знала меня больше, чем я предполагал.

Трудно сказать, что было бы, если б она меня не нашла. Но знаю твердо, что по собственной инициативе я не вернулся бы домой.

Тем временем продолжалась война кремлевских вождей с собственным народом. После завершения громких процессов Бухарина — Рыкова и их соратников последовала серия «разоблачений» крупных военачальников, ранее широко известных и популярных в народе героев Гражданской войны Блюхера, Егорова, Тухачевского, Гамарника (застрелившегося в преддверии ареста) и других. В школе перед началом занятий нам предлагалось достать учебник истории и вырвать страницы, на которых помещались портреты и упоминались фамилии лиц, отныне зачисленных в ряды «врагов народа».

Газеты пестрели объявлениями о переименованиях улиц, площадей и кинотеатров, ранее носивших имена секретарей крайкома и членов ЦК ВКП(б). Плакаты известного карикатуриста Бориса Ефимова «Ежовые рукавицы» висели на стенах домов и в витринах. На них изображен «верный сталинец» Ежов, сжимающий огромной рукавицей клубок извивающихся гадов с человечьими лицами. Впоследствии я узнал, что родной брат Б. Ефимова — Михаил Кольцов, известный своими репортажами из Испании, — расстрелян, как «враг народа»… В романе Хемингуэя «По ком звонит колокол» он представлен одним из персонажей.