Долина дракона - Ванда Алхимова

Он был юрким, сильным и очень злым. Ангус старался защитить хлеб — прижимал к себе и упирался.

Его обучали основам рыцарского боя, но как действовать в уличной драке он понятия не имел. У него не было ни доспехов, ни меча, а подлый оборвыш больно пинался по коленкам и бил по лицу. Ангус разозлился и вдруг со всей силы боднул грабителя лбом в переносицу. У него самого потемнело в глазах, но оборвыш завизжал, как девчонка, и попятился, судорожно зажимая руками нос, из которого хлынула кровь. Он хныкал и сквернословил, проклинал и орал, собирая вокруг себя других таких же оборвышей.

Ангусу стало страшно, побелевшие пальцы судорожно вцепились в хлеб.

— Так тебе и надо, Рваная Шапка, — раздался звонкий голос.

Ангус увидел крепкого мальчишку чуть постарше себя. У него были ясные серые глаза, плохая нечистая кожа, щербатый рот и всклокоченные волосы неопределенного цвета.

— Ты же мог у него попросить, а он мог бы поделиться, — сказал мальчишка. — Но ты все норовишь себя молодцом показать, а сам трус. Катись отсюда, пока я тебе тоже не вломил.

Рваная Шапка погрозил кулаком и убежал, держась за нос. Мальчишка подошел к Ангусу:

— Я тебя знаю, ты сын старой Нэнни Глупой Головы. Это наша улица. Чего тебе тут?

— Я убегал, — ответил сквозь зубы Ангус. Сердце у него неровно стучало в груди. — От стражников.

— Ого! — присвистнул мальчишка и расхохотался. — Ну, это дело мне знакомо. Хлеб-то у них, что ли, стянул?

— Ага, — кивнул Ангус. Мальчишка внезапно ему понравился.

— Я — Ланси Ласка, — шутливо поклонился паренек. — Я давно за тобой наблюдаю.

— Зачем? — насторожился Ангус.

— Ну, — склонил голову к плечу Ланси. — Интересно же, что сказки старой Нэнни насчет ее сына оказались правдой.

Ангус стиснул зубы и исподлобья глянул на Ланси. Но тот смотрел только на хлеб в его руках. Ангус догадался, что новый знакомый тоже голоден.

— Хочешь? — протянул он свою добычу мальчишке.

Ланси расплылся в улыбке. Он забрал буханку и разломил пополам. Обкусанную половину вернул Ангусу, а во вторую тут же впился зубами.

— Пошли, чего покажу! — подмигнул он Ангусу и двинулся по улице, торопливо жуя.

Ангус побрел за ним.

Хлеб закончился очень быстро. Ланси знал трущобы как свои пять пальцев. Он рассказывал Ангусу, кто из встречных чем живет, и мальчик молча ужасался тому, сколько вокруг пьяниц, воров, фальшивомонетчиков и всевозможных негодяев.

Ланси объяснил, что трущобы принадлежат двоим — Толстому Финаду и Карри Убийце.

— А как же Брес? — спросил Ангус, но Ланси только расхохотался в ответ.

— Какому королю есть дело до помоек? — отсмеявшись, фыркнул он. — Кто бы ни сидел на троне, у помоек свои короли и королевы. Мне повезло, я попал к Толстому Финаду.

— Попал? — переспросил Ангус. — Ты тоже воруешь?

— Нет, — покачал головой Ланси. — Я танцую на веревке. Ворую только сам по себе, когда захочется.

— Как это — танцуешь на веревке? — поразился Ангус, представив себе какой-то ужас.

— Представление на площади, — Ланси встал на одну ногу и помахал руками в воздухе. — Финад держит всех уличных акробатов, актеров, певцов, шутов, огнеглотателей, канатоходцев и прочих. Но два самых его любимых представления — наше, «Танцоры ветров», и «Страсть огня». Он же сам когда-то выступал на канате, пока…

— Пока не растолстел? — улыбнулся Ангус.

— Нет, пока не упал с высоты трех домов и не сломал себе спину, — серьезно посмотрел на него Ланси. — Но это не отбило у него любовь к танцам на веревке. Правда, теперь за него танцуют другие. Хочешь посмотреть?

— Конечно, хочу! — закричал Ангус.

После упавшего с телеги хлеба это была вторая настоящая радость с тех пор, как служанка, убегавшая из охваченного огнем и смертью дворца, швырнула его в сточную канаву, откуда его потом выловила Нэнни.

— Тогда пойдем гулять, пока вечер не придет, — заявил Ланси. — Большое представление вечером. Сегодня четвертый день недели, на площади вешают и рубят головы, так что дневного представления нету.

— А ты будешь вечером выступать? — спросил Ангус. Глаза у него блестели от азарта.

— Нет, — скис Ланси. — Я еще не настолько хорошо танцую, чтобы меня перед публикой выпускали.

Они долго бродили по закоулкам и улицам, Ангус успел снова проголодаться, но тут Ланси вдруг исчез и спустя несколько мгновений вернулся с двумя крадеными пирожками. Мальчишки помчались прочь, хохоча и пытаясь запихнуть горячее лакомство — как оказалось, с яблочной начинкой — в рот прямо на бегу.

Когда они доели добычу Ланси и Ангус облизал липкие пальцы, он вдруг понял, где они находятся.

На Сером пустыре, за площадью. Здесь на общем погосте были зарыты его мать и отец. Ангус, не слыша болтовни Ланси, медленно двинулся туда, где между могильных насыпей и куч мусора бродили бездомные собаки.

Ослепший от слез, ничего не видя перед собой, он сам не знал, куда бредет и зачем. И даже не сразу понял, что в кого-то врезался.

— Эй, эй, малявка, ты хоть перед собой смотри, — раздался сверху насмешливый голос. — А то снесешь и не заметишь.

Ангус поднял глаза и застыл, словно сосулька. На него смотрел самый жуткий и огромный человек из всех, кого мальчику доводилось видеть за свою недолгую семилетнюю жизнь.

Его отец, Старший Ворон, был рослым — ростом с самого короля Эннобара, славившегося своей статью. Брат его отца, Гордый Ворон, был еще выше, да и среди гвардейцев его сотни встречались настоящие великаны. Но этот превосходил их всех.

Голова его была наголо обрита, бороду незнакомец не носил, только светлые усы спускались вниз по углам рта. В правом ухе висела блестящая серебряная серьга, толстая и тяжелая. Нечеловечески широкие плечи переходили в мощные руки, на которых буграми вздувались громадные, как у быка, мускулы. Из верхней одежды на незнакомце была лишь перехваченная поясом меховая безрукавка, и Ангус мог видеть размытые контуры татуировок. Они почти сплошь покрывали его жуткие руки, переползали на шею и заканчивались под подбородком мечи, языки огня, волки, медведи и вздыбленные кони. Но страшнее всего были глаза — светлые, льдистые, внимательные. В них затаилось что-то опасное, как в глазах крупного хищника.

На пышных усах налипла подсолнечная шелуха. Он разглядывал Ангуса и щелкал семечки из горсти.

— Так на могилы загляделся, что глаза потерял? Любишь на покойников попялиться? Либо на дураков? Тут и тех и других хватает.

В глазах у Ангуса потемнело от злости. Здесь лежали все, кого он любил. И никто, никто не мог так о них говорить.

— Нет, — он