Золотой век - Дмитрий Дмитриев

Перекусихина застала князя Григория Александровича в «хандре», лежавшим на диване, в шелковом шлафроке, лохматым, небритым.

Потемкина, когда он находился в таком виде, то есть «в хандре», все боялись и даже с докладом нужных дел, не требующих отлагательства, не решались переступить порог его кабинета.

Только одна Марья Саввишна храбро туда вошла.

При ее входе князь Григорий Александрович не изменил своей позы, не встал с дивана, а только с удивлением и досадой молча посмотрел на вошедшую.

— Здравствуй, князь, — громко проговорила Перекусихина, подходя к дивану.

Вместо ответа на приветствие Потемкин сердито и отрывисто спросил у неприятной ему гостьи:

— Зачем?

— На тебя посмотреть.

Марья Саввишна большей частью со всеми говорила на «ты»…

— На мне узоров нет.

— Ан есть… есть.

— Что? Что есть?

— А узоры-то на тебе, ваше сиятельство.

— Что ты болтаешь, какие на мне узоры?

— А ты встань, князь, тогда и скажу.

— Зачем? Не встану.

— Ну, и выходит ты невежа.

— Что такое? — князь Потемкин начал волноваться и сердиться.

— Невежа, говорю, — невозмутимо повторила Марья Саввишна.

— Как ты смеешь?

— Да ты, князь, сам посуди, я благородная дама, пришла к тебе в гости, а ты, как чурбан, валяешься на диване, нечесаный, небритый.

— Я тебя ведь не звал… Зачем пришла?

— А затем, про узоры твои поговорить.

— Про какие такие узоры? — удивился Потемкин.

— Вот, князь, какие — твое глупое ухаживание за фрейлиной княжной Полянской, разве это не узор?

— Отстань, говорю тебе! Что ты за околесицу несешь?

— А ты вот что князь, эти свои узоры-то брось, брось, говорю! Добра тебе желаю.

— Уйди, отстань!

— Если не бросишь, быть худу, — не унималась Марья Саввишна.

— Не боюсь я никого и ничего!

— Что говорить — герой. Герои-то за девичьей юбкой не бегают.

— Замолчи, замолчи! — грозно крикнул Потемкин, быстро вскочив с дивана.

— Не больно грозно… ведь я ни капельки не боюсь тебя! Не страшен ты мне…

— Что тебе надо? Что тебе надо?

— А надо мне, чтобы ты оставил княжну Наталью Платоновну в покое.

— Да тебе-то что за дело? Княжна тебе дочь, сестра, племянница?

— Она, князь, беззащитная девушка. Тебе грешно и стыдно обижать ее… И говорю тебе, ваше сиятельство, если моя заступа не поможет, то найдется заступиться за княжну кто и посильнее меня. Ты разумеешь, на кого я намекаю? Не заставляй же, князь, прибегать бедную девушку к защите государыни…

— Ты… ты все сказала?

— На первый раз все.

— Уходи, уходи!

— Уйти-то уйду, а ты все же, князь, узоры свои брось, не бросишь — государыне доложу! — погрозила храбрая Марья Саввишна всесильному фавориту.

На это Потемкин ничего не ответил, он только опять лег на диван и повернулся спиной к Перекусихиной; а та, бросив на него взгляд, полный негодования, вышла.

Угрозы Марьи Саввишны, кажется, отчасти подействовали на князя Потемкина. Его отношения к княжне заметно переменились: свое ухаживание за княжной Натальей Платоновной он оставил и был при встрече с нею только вежлив и деликатен.

Княжна этому много обрадовалась и сердечно поблагодарила добрую Марью Саввишну за ее «заступу».

— Не на чем, княжна-голубушка, не за что… Если Потемкин не оставит свои «шашни», то я доложу нашей матушке-царице, тогда ему придется плохо… Ее величество не потерпит, чтобы кто смел обижать ее фрейлин.

А князь Григорий Александрович, как ни был силен и могуч, а все же подчас побаивался Марьи Саввишны.

XVI

Немало труда и энергии положил князь Потемкин, присоединяя Крым к России; за это присоединение Григорий Александрович получил чин генерал-фельдмаршала, звание президента военной коллегии, назначение быть таврическим генерал-губернатором и шефом кавалергардского полка.

Благодаря неусыпным трудам князя Потемкина дикие, необработанные степи Крымского полуострова были скоро превращены в обработанные поля и в прекрасные луга; было заведено овцеводство. Бедные татарские города и местечки, а также и деревни оживились соседством богатых русских селений.

Императрица Екатерина Алексеевна, как уже сказали, возымела намерение осмотреть лично главнейшие места Крыма и предприняла туда путешествие.

Князь Потемкин ничего не щадил, чтобы торжественнее обставить это путешествие, для чего немало рабочих рук трудились, прокладывая дороги и, как бы по мановению волшебного жезла, воздвигая целые города и роскошные дворцы.

Потемкин отдал приказ войскам двинуться к Киеву и Херсону и в те вообще места, по которым предстояло ехать императрице.

Сам Потемкин встретил государыню в Киеве; он весь занят был приготовлением к этой встрече.

По дороге, по которой должна была проехать государыня, воздвигались временные дворцы и триумфальные арки; непроходимые леса и густые рощи превращались в великолепные сады; воздвигались храмы и башни.

Путешествие императрицы в Крым походило на какое-то сказочное торжественное шествие.

Великая Екатерина, эта «Северная Семирамида», окруженная множеством сановников и блестящею свитой, а также всем дипломатическим корпусом, ехала, как уже сказали, в большой дорожной карете; за этой каретой длинной вереницей тянулась не одна сотня карет и саней.

Какой-то особенно фантастический вид принимало это путешествие вечером, когда сотни всадников, в блестящих мундирах, сопровождали поезд императрицы, пылающими факелами освещая ей путь.

Повсеместно для императрицы устраивали торжественные встречи; в больших городах сооружались триумфальные ворота и арки. Губернаторы встречали государыню на границах вверенных им губерний, со всех мест стекались депутаты с поздравлением государыни и изъявлением своих верноподданнических чувств. Так пишет о пребывании государыни в уездном городе Мстиславле в своих записках один из очевидцев: «Туда собралась вся губернская знать: генерал-губернатор, губернатор, три архиепископа трех христианских религий и пр. Архиепископ Георгий Конисский, будучи в глубокой старости, сказал перед императрицей речь и получил тысячу рублей»[12].

За несколько верст до Киева императрица Екатерина Алексеевна пересела из дорожной кареты в городскую и въехала в город, окруженная блестящей свитой, через триумфальные ворота, при звоне во все колокола и при музыке.

Для государыни был построен в Киеве великолепный дворец.

В Киев, принявший праздничный вид, прибыло много народа, а также и иностранцев: всем хотелось видеть великую монархиню. Иностранцев «привлекала сюда новость и величие зрелища: победоносная царица, великолепный двор, богатая и воинственная аристократия, гордые, роскошные князья и вельможи, купцы в длинных кафтанах, с огромными бородами, офицеры в различных мундирах; знаменитые донские татары, некогда владетели России, — теперь подвластные женщине и христианке, владетель Грузии, несколько послов от бесчисленных орд киргизских, народа кочевого, воинственного, часто побеждаемого, но никогда еще непокоренного, наконец, дикие калмыки, настоящее подобие гуннов, своим безобразием некогда наводившие ужас на Европу.

«Весь Восток собрался здесь (в Киеве), — пишет граф Сегюр, — чтобы увидать новую Семирамиду, собирающую дань удивления всех монархов Запада. Это было какое-то волшебное зрелище, где, казалось, сочеталась старина с новизной, просвещение с варварством, где бросалась в глаза противоположность нравов, лиц, одежд самых разнообразных».

На императрицу Киев произвел невыгодное впечатление, — «она была недовольна Киевом, государыню поразил невзрачный вид зданий, грязные немощеные улицы. Императрице было досадно, что в Киеве не позаботились об украшениях, которые она встречала во время приезда в городах, гораздо менее значительных.

Киев и другие южные губернии в то время находились в ведении фельдмаршала Румянцева-Задунайского.

Государыня поручила графу Мамонову дать понять старику фельдмаршалу ее неудовольствие относительно невзрачности Киева.

Граф Мамонов осторожно намекнул Румянцеву-Задунай-скому, что императрица ожидала найти Киев в более лучшем состоянии.

Граф Румянцев-Задунайский почтительно выслушал это замечание и ответил такими словами:

— Скажите, граф, ее величеству, что я фельдмаршал ее войска, что мое дело брать города, а не строить их, а еще менее их украшать.

Узнав ответ старика фельдмаршала, государыня с улыбкой промолвила:

— Фельдмаршал прав; пусть же о «продолжает брать города, а мое дело будет их украшать.

«Сегюр там же упоминает о бросавшейся в глаза разнице между внешним видом губерний, которыми управлял Румянцев, и прочими. Он, однако, замечает, что причиной этого обстоятельства была интрига Потемкина, желавшего выставить свои заслуги в выгодном свете, тратившего на управление вверенных им губерний громадные суммы и прилагавшего старание к тому, чтобы Румянцев был лишен средств, необходимых для приведения Киева и прочих мест в надлежащее состояние».