Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

— Посмотрим, — буркнул я. Это все, что мне оставалось сказать. — Посмотрим.

Но мне пришлось признать, что отец умен. Он вел собрание в формальной, деловой манере, которая не допускала эмоционального проявления несогласия. Сначала он подвел итог финансового положения шахты и призвал Блейка и Уолтера Хьюберта подтвердить его слова. Потом он заговорил о кредиторах; Майкла Винсента попросили объяснить юридические особенности банкротства. Наконец, он заговорил о возможности достать еще денег и объяснил, что выпуск новых акций, даже выпуск привилегированных акций для существующих акционеров, будет рискованным предприятием, которое — в лучшем случае! — лишь оттянет неизбежное. Потом отец сказал, что он лично не собирается вкладывать больше ни пенни в шахту, и сэр Джастин Карнфорт согласился с ним, добавив, что будет рекомендовать другим акционерам тоже не инвестировать больше в Сеннен-Гарт. Уолтер Хьюберт сказал, что уже изучал возможность получения банковского кредита, но в настоящее время получить кредит было сложно, а нынешнее состояние шахты не дает возможности представить ее в качестве залога.

Отметив, что Сеннен-Гарт обанкротилась и что никто и пальцем не пошевелит, чтобы ее спасти, отец передал слово мне, предварительно спросив, не хочет ли прокомментировать ситуацию кто-нибудь из моих соратников: «Может быть, мистер Тревоз хочет высказаться первым?»

Это был очень типичный ход для моего хитрого отца: выбрать Тревоза, наименее опытного оратора, в качестве первого выступающего.

— Ну что ж, сэр, — быстро сказал Тревоз с акцентом, который он приобрел еще ребенком на шахте в Южной Америке, — все, что я могу сказать, — это то, что факт остается фактом: шахта до сих пор богата, клянусь Богом, — под морем осталось еще много олова, и при нормальных обстоятельствах…

— Но нынешние обстоятельства едва ли можно назвать нормальными, не правда ли, мистер Тревоз? Большой запас олова под морским дном бесполезен для нас, если нет денег, чтобы поднять его на поверхность.

— Он хочет сказать, мистер Касталлак, — быстро вставил Джаред, — что при нормальных обстоятельствах шахта принесет вам прекрасную прибыль, и нет сомнения в том, что когда жизнь вернется в нормальное русло, а лейбористская партия снова придет к власти, чтобы навести в стране порядок… — Тут он позволил себе социалистический пропагандистский пассаж, а потом вернулся к разговору о шахте и нарисовал трагическую картину нищеты и страданий, которые постигнут шахтеров и их семьи, если Сеннен-Гарт будет закрыта. Двадцать лет службы в качестве мирского пастора отточили врожденный талант Джареда в риторике; он не стеснялся выжимать каждую унцию мелодрамы из сложившейся ситуации и красноречиво излагал все доводы собравшейся аудитории. Когда он закончил, у меня у самого в глазах чуть не слезы стояли из-за голодающих детишек, плачущих о корочке хлеба, пока мой отец упивается яствами, полученными с земель Пенмаррика.

Но, конечно, отца не интересовала ни социалистическая пропаганда, ни та разновидность демагогии, в которой преуспел Джаред. Единственное, что его интересовало, — это деньги, которые, на его взгляд, зависли в плохой инвестиции, и, в конце концов, чтобы дать это понять, он прервал Джареда как можно вежливее.

Все, что мог сказать отчаявшийся Джаред, было:

— Так, значит, вы намерены закрыть шахту.

— После формального собрания акционеров, да, — боюсь, у меня нет выбора.

Наступило молчание. Мы сидели за столом, свет от люстры старил и без того старые лица, молчание все длилось и длилось, и я уже подумал, что оно никогда не закончится. Я ждал. Все ждали и, наконец, по очереди повернулись в мою сторону, и тогда я понял, что время пришло, что больше тянуть нельзя. Тишина стала почти ощутимой. Мне казалось, что она гудит у меня в ушах.

Я сказал отцу, стараясь не говорить слишком громко:

— Если ты закроешь шахту, я тебя разорю.

Потом ничего не было, мы просто смотрели друг другу в лицо, как часто смотрели и раньше, а между нами, как тень смерти, лежала тень моей шахты, Сеннен-Гарт, последней работающей шахты к западу от Сент-Джаста.

Отец побелел, но от гнева, а не от тревоги. Его разъярило, что я поставил его в неловкое положение перед друзьями и так явно обнаружил нашу вражду перед Джаредом и Тревозом. В конце концов ему удалось произнести:

— Я прихожу к выводу, что у тебя нет никаких ценных соображений относительно моего решения.

— Я сказал то, что хотел сказать. Если ты закроешь шахту, ты об этом пожалеешь. Это все. — Я встал. — Джаред, — позвал я, — Тревоз, пошли отсюда. Говорить больше не чем.

И, не произнеся более ни слова, вышел из комнаты.

Глава 6

Невозможно узнать, чем старый король занимался с Элис. Может быть, она была его любовницей, как считали многие современники.

Король и Ричард разыграли последний акт трагедии Генриха…

Я точно знал, что буду делать.

Я давно держал этот план в голове, а когда годом ранее законы о браке были пересмотрены, понял, что смогу начать претворять его в жизнь, когда захочу. Теперь наконец женщина могла развестись с мужем единственно на основании измены; а поскольку я знал, что мать сделает все, чтобы мне помочь, то понимал, что могу поставить отца в неловкое и трудное положение — если только потрачу время и силы, чтобы правильно изложить свой план.

Потому что я колебался. Я вспоминал тот, другой раз, когда двенадцать лет назад, перед войной, мы угрожали отцу и так опозорились, и мне не хотелось дважды совершать одну и ту же ошибку. Бесполезно было обвинять его в измене без каких-либо доказательств, но Джан-Ив, как он часто говорил мне, готов был поклясться на Библии, что Элис — любовница отца, и мне казалось, что ему нетрудно будет добыть нужные доказательства.

Но я с отвращением понял, что это оказалось труднее, чем я ожидал. Когда мне удалось поговорить с Джан-Ивом на следующий день у себя в офисе, то выяснилось, что никаких доказательств того, что у Элис с отцом роман, у него нет.

— Я просто так думал, — признался он. — Я ничего наверняка не знаю. Никто не знает. Никто не знает правды…

— Но ты же говорил мне, будто убежден, что это правда! — закричал я было на него, но сдержал гнев. — Ну что ж, полагаю, что это тем не менее правда, — сказал я безразличным тоном, — и так решит любой юрист, если правильным образом изложить ему факты. Если бы ты только мог засвидетельствовать юристу мамы, что видел отца и Элис…

— Я ничего не стану свидетельствовать! — Джан-Ив побелел от испуга. — Я не пойду в суд давать показания против собственного отца! Свидетельствуй сам!

— Не будь дураком, — сказал я, доведенный до белого каления. — До суда дело не дойдет! Мне надо только, чтобы юристы матери, если понадобится, смогли подать прошение. А может быть, нам и не придется так далеко заходить. Я сначала напишу отцу ультиматум и посмотрю, как он отреагирует. Если это не подействует, то поеду в Сент-Ивс, к юристам, которые занимаются делами Сент-Энедоков, и покажу отцу, что не собираюсь играть с ним в игры.

— А что если между ним и Элис ничего нет?

— Ему придется извалять ее в грязи, прежде чем он это докажет. Нет, он не допустит, чтобы дело стало публичным, но мне все равно нужна твоя помощь, чтобы план сработал.

Он посмотрел на меня снизу вверх. Облизнул губы розовым кончиком языка. По его лицу было видно, что он напряженно просчитывает ситуацию, словно его втянули в какую-то фантастически сложную игру. Наконец, он медленно произнес:

— Не уверен, что могу пойти на такой риск. Если папа об этом узнает, он лишит меня наследства. — Он взглянул на меня своими узкими глазками. — Тебе придется материально меня заинтересовать, иначе я могу многое потерять.

Должно быть, у меня на лице отразилось презрение, потому что у него вдруг вырвалось страстное:

— Нет, я ни пенни не возьму из твоих чертовых денег! Никто не сможет сказать, что я продал отца! Я сделаю, что ты хочешь, но и пенни за это не возьму. Я не предатель.

Лично я не понимал, почему то, что ему предстояло сделать, без вознаграждения переставало быть предательством, но денежный вопрос для меня был совершенно неважен, и я не собирался размышлять над мучениями Джан-Ива. Я догадывался, что трещина в отношениях между ним и отцом после его отчисления из Оксфорда так и не заросла, поэтому был готов к такому его поведению, но мне все равно было противно. Тогда-то мое отношение к Джан-Иву после многих лет безразличного недоверия стало определенным; для меня он был просто мальчишкой-переростком, который по-прежнему эксплуатировал свое умение обманывать, — бесполезный человек, слишком скользкий, чтобы ему доверять, и слишком пустой, чтобы принимать его всерьез. По всей видимости, это была точная копия Хью, для которого единственной целью в жизни были легкие деньги! Но у Джан-Ива не было обаяния, зрелости и острого ума, то есть тех качеств, которые, на мой взгляд, отчасти искупали грехи Хью. Этот уродливый, трусливый, нелояльный, жадный, хитрый, глупый ханжа-деревенщина не отличался ничем подобным.