Бремя страстей - Лайза Джексон

—   Ты должен сообщить в полицию.

—   Я так и сделаю, — произнес он, не сводя с нее глаз. — В нужное время.

—   Что тебе сказал сам Деррик?— У нее не укладывалось в голове, что ее брат способен сжечь лесопилку… убить человека… Хотя, по­чему нет? Он всегда отличался жестокостью, всегда считал, что окружающие должны обеспе­чить ему красивую жизнь, что Фелисити готова ради него на все. Ведь она и впрямь пойдет на лжесвидетельство, лишь бы скрыть тот факт, что ее муж — убийца. Ее передернуло от этой мысли.

—   Пока Деррик взял надо мной верх. Даже принял мою физиономию за плевательницу…

Кэссиди задохнулась от возмущения.

—   Ты думаешь, он может…

—   Не знаю. Но я не собираюсь уступать без боя. Пойдем, я тебе кое-что покажу. — Он бросил ей свою спортивную фуфайку, она на­дела ее и вслед за ним вышла во двор, где он уже поджидал ее возле нового грузовичка. Он открыл дверцу, и из кабины выпрыгнула холе­ная немецкая овчарка. — Стоять! — скомандо­вал Чейз, и пес застыл на месте. — Знакомься, Кэссиди. Это Раскин.

Кэссиди невольно рассмеялась, увидев об­ращенный на нее взгляд ясных янтарных глаз.

— Вы должны по-настоящему подружиться друг с другом, а уж Раскин позаботится о том, чтобы никто не околачивался здесь без нашего ведома.

Взглянув на часы и недобрым словом помя­нув мужа, Фелисити вошла в комнату дочери. По ровному и глубокому дыханию Энджелы можно было подумать, что та спит ангельским сном. Однако окно было приоткрыто. Фелиси­ти сразу поняла, что что-то не так. Крадучись, словно шпионка, она подошла к кровати Энд­желы и откинула покрывало. Ее драгоценное дитя лежало в полной экипировке: в джинсах, майке, кроссовках.

— Я знаю, ты не спишь. Хотела потихонь­ку улизнуть из дома на свидание с этим Кат-лером?— Тяжело вздохнув, Фелисити опус­тилась в кресло у окна; Энджела молчала, по-прежнему притворяясь спящей.— Можешь прикидываться сколько угодно — я все равно буду сидеть здесь всю ночь и прослежу, чтобы ты не выходила из дому.

—   Мама, черт побери, сколько можно?..

—   Не смей мне грубить.

Энджела порывисто села и, отбросив со лба темные волосы, заявила:

— А ты не смей называть Джереми «этот Катлер». Чем он тебе не угодил?

— Он тебе не пара. Не забывай, что ты принадлежишь к семейству Бьюкенен!

— А мне плевать!

— Прекрати! Еще одно грубое слово — и я устрою тебе такую жизнь, что ты света белого не взвидишь, не говоря уже об этом Катлере!

Энджела, набычившись, с ненавистью смот­рела на мать.

— Ты не имеешь права запрещать мне!

— Ты так считаешь? — Фелисити не могла допустить, чтобы ею помыкала шестнадцати­летняя девчонка. — Я найму детектива и поза­бочусь о том, чтобы каждый твой шаг был запечатлен на фотографиях. Пусть этот пар­шивец посмеет хотя бы пальцем дотронуться до тебя— я тут же заявлю в полицию. Ты хочешь, чтобы твоего дружка обвинили в изна­силовании? Я ему это устрою!

— Ты не посмеешь!

— Еще как посмею, Энджела. Ты моя дочь, и я готова на все, чтобы уберечь тебя от ошибки.

— Джереми не ошибка!

Фелисити понимала, что Энджела рассуж­дает, как наивный ребенок. Она сама в ее годы считала, что Деррик для нее— все. Разница состояла лишь в том, что Деррик принадлежал к семейству Бьюкенен и с его социальным ста­тусом все было в порядке.

—   А что если я сама заявлю в полицию?

У Фелисити екнуло сердце.

—   С какой стати?

Глаза ее дочери недобро блеснули.

—   Потому что мне кое-что известно про нашего папочку,— заявила Энджела с таким высокомерным злорадством, что у Фелисити мурашки побежали по коже.

—   Что… что тебе известно?— оцепенев от ужаса, спросила она.

—   Не скажу! Я не продаю секреты, мамоч­ка. Но знай, если ты хоть слово скажешь про­тив Джереми, я отплачу той же монетой.

—   Ты маленькая…

—   Поосторожнее в выражениях, мама! — Энджела откровенно издевалась над матерью, искренне радуясь, что так лихо перехитрила ее.

—   Я не понимаю, что такое ты несешь.

—   Ты все прекрасно понимаешь, мамочка. А теперь почему бы тебе не оставить меня в покое? Сделай вид, что все в порядке — что твоя дочь дома, отдыхает, чтобы наутро со свежими силами идти в школу.

—   Я не позволю тебе встречаться с этим мерзавцем!

—   Еще чего! Повторяю, если ты сейчас же не оставишь меня в покое, нашему папочке не поздоровится. Представляешь, что станется с твоей драгоценной репутацией?

—   Энджела, я не позволю себя шантажи­ровать.

—   Позволишь. Тебя шантажируют долгие годы — тебе не привыкать.

Фелисити затрясло от гнева. Подскочив к кровати, она принялась с ожесточением тряс­ти Энджелу за плечи. Затем размахнулась и от­весила дочери звонкую пощечину. Энджела ох­нула и, отпрянув, ударилась головой о спинку кровати.

— Стерва! — закричала девочка. — Про­клятая стерва!

Еще одна оплеуха — от боли в руке Фели­сити даже поморщилась. Энджела разразилась слезами. С нее моментально слетела вся спесь, а в глазах застыло выражение ужаса.

— Забываешься, Энджела,— процедила мать сквозь зубы.— Ты даже не понимаешь, на что посягнула! Я запрещаю тебе видеться с этим мальчишкой— и точка. А в сентябре ты отправишься в Портленд, в интернат свя­той Терезы. Там еще осталось несколько на­ставниц из монахинь, может, они научат тебя уму-разуму.

Фелисити — с гордо поднятой головой — вышла из комнаты. На душе у нее кошки скреб­ли. Ни разу до сих пор не поднимала она руку на дочь, и теперь ее буквально мутило от сознания, что ей пришлось опуститься до такого.

Судья Колдуэлл обожал свою дочь, однако время от времени, как само собой разумеюще­еся, нещадно лупил щеткой для волос. Это продолжалось чуть ли не до тех самых пор, пока Фелисити не вышла замуж за Деррика.

Отцовская трепка возымела неожиданный эффект. Фелисити поклялась, что — в чем бы ни провинились ее собственные дети— она никогда не позволит себе рукоприкладства. Но порой жизнь заставляет принимать нас непрос­тые решения, которые требуют поступаться убеждениями. Это был именно такой случай. Пусть только Энджела теперь попытается улизнуть с этим прыщавым недоноском Дже­реми Катлером — или как там его, — и она крепко пожалеет об этом.

Фелисити по себе знала, на что способна женщина ради мужчины. Ее унижали, втапты­вали в грязь; она знала, что такое жить в по­стоянном страхе; ей довелось испытать такую боль, ревность и ненависть, что душа ее почер­нела. Но она выдержала, добилась своего. И ей ли не справиться с молокососом вроде пресло­вутого Джереми Катлера.