К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ. - Георгий Чиж

– У меня столько же за два месяца, и то не хвастаю, – ответил Невельской и добавил: – Тебе хорошо: от Охотска – корабль, уютная каюта, повар, дальше – верная на­града, отоспишься, а у меня нарты, вонючие и грязные про­водники и такие же собаки да лыжи... На воде – в лучшем случае кожаная беспалубная ладья и собачья юкола да но­чевки под мокрыми кустами. А насчет наград – сам знаешь.

– Прелестная моя кузина опустошила для вас все свои запасы, – оживившись, сказал Корсаков, – у нас пельмени, окорока, жареные куры, поросята, гуси, есть и копченые, и всякая дичь и снедь. Не пожалела и вина – мно-о-го! Живем!

От Якутска пришлось несколько облегчить лошадей, с трудом выбиравшихся из снежных заносов. Непрестанные скользкие наледи на реке провожали шутников скрежетом и звоном ломающихся льдинок. Подолгу приходилось задер­живаться на вынужденных привалах под осыпавшими снег мрачными елями.

Тогда вдруг оживлялся Корсаков, вытаскивалась прови­зия, котелки и самовар, и они не торопясь наслаждались сторожкой таежной тишиной и заслуженным отдыхом.

– Не ершись, Геня, – уговаривал Корсаков, – надо здесь передохнуть: зарежем без надобности лошадей. По­едят, скорей дотянут, а времени, ей-ей, не потеряем ни мину­ты. Что здесь ждать, что там, на месте, пока начнется нави­гация, не все ли равно? Ведь из Аяна без моей охотской по­судины не уйдешь.

– Кто знает, – загадочно отвечал Невельской, – мо­жет, не стану ждать и на лыжах махну искать Орлова.

– А чем питаться будешь?

– Охотой.

– М-м-да... А остальные?

– Мне дело нужно, а не отдых.

И тем не менее так приятно было лежать на спине с за­крытыми глазами и мечтать, не управляя своенравными уп­рямыми мыслями, витающими в маленькой квартирке За­риных, у Волконских, в архиве, на катке... И всюду она, Катя, единственная и любимая. Что она теперь будет ду­мать о нем? Поймет ли, почему, так и не высказав ей все­го, даже не попрощавшись, как хотелось попрощаться, уехал?.. Но она поймет. Мария Николаевна, эта женщина, которую все боготворят, расскажет ей обо всем. Поймет меня Катя. Поймет, милая. Вспомнилось еще, что Катя и Волконский успели прошлой осенью послать Орлову с ока­зией несколько мешков картофеля для посадки. Как она беспокоилась, сохранится ли, дойдет ли до Орлова карто­фель!

От Алдана пришлось ехать верхом. Кладь перевьючили. Образовался большой караван.

Вскоре лошади съели захваченные овес и сено. Съели свои запасы и люди. Лошади перешли на траву «силикту» и с остервенением выбивали копытами снег, чтобы как-ни­будь до нее добраться. Люди занялись охотой и питались медвежатиной, рябчиками и вообще всем, что попадется. Часто вздыхали о хлебе.

Голодный Нелькан не мог помочь горю, хотя небольшое количество муки местной фактории Российско-Американской компании позволило напечь лепешек. Собаки и достаточный запас юколы решили вопрос о дальнейшем передвижении: перешли на нарты.

В Нелькане расстались с Корсаковым – дороги расхо­дились: старая – на Охотск, и новая, недавно построенная Завойко, через страшный обрывистый Джугджур – на Аян....

Вскоре после ухода Невельского у Волконских появилась Катя. Бледная, с желтизной на висках и почти черной не­здоровой синевой под беспокойными глазами.

– Ты не спала? – спросила ее Мария Николаевна, но ответа не получила.

Бросившись к ней на шею, Катя залилась слезами.

– Я спрашиваю, ты не спала? – притворно строго по­вторила вопрос Мария Николаевна.

– Он меня не любит! – всхлипывала Катя. – Я унизи­лась перед ним... и сказала, сама сказала... а он и не поду­мал ответить...

– Что же ты сказала?

– Я на катке намекнула, что люблю его, а он на это шутя закружил меня до изнеможения, не выпуская из рук, а потом... потом... как в рот воды набрал... до самого дома... Попрощаться и вовсе не пришел – прислал какую-то пу­стую записку...

– Некогда было: Николай Николаевич неожиданно от­правил их днем раньше. Невельской очень долго задержал­ся у меня...

– У вас?

Катя резко отстранилась от Марии Николаевны и уста­вилась на нее недоумевающими глазами.

– Да, у меня... Так случилось. И, представь себе, го­ворили все время о тебе. Тебе кажется, что он тебя не лю­бит, а он больше всего боится потерять тебя. Бежит же он от тебя, чтобы сохранить решимость довести до конца дело своей жизни. Думать теперь о личном счастье он считает изменой делу.

Мария Николаевна уселась в кресло, указывая Кате кивком головы на диван, но та уже успела пододвинуть скамеечку к ногам Марии Николаевны и, положив руки на ее колени, приготовилась слушать.

– Его беседа, Катюша, растревожила меня, передо мной ясно, как вчера, встало мое далекое прошлое...

Катя внимательно вгляделась ей в лицо.

– Вы плакали, дорогая... Я вижу, не скроете, – и Катя бросилась целовать ее руки.

– Было и это. Я расскажу тебе: видишь ли, Сергей Григорьевич тоже был много старше, и перед ним я чувст­вовала себя маленькой девочкой... Это чувство у меня про­шло как-то вдруг, сразу после несчастья с ним, когда от не­го отвернулись и он остался беспомощным и душевно одиноким. Тут-то я его полюбила по-настоящему... как рав­ная и даже старшая. До несчастья я была украшением его жизни, а теперь – всем, самой жизнью; я поняла, что он пре­небрег земными благами и шел на смерть... а ему великодуш­но оставили ненужную, после гибели дела, жизнь. Что еще могло его удерживать в ней, кроме меня? И я это поняла и пошла за ним. Я не ошиблась: быть единственной и люби­мой душевно чистым и цельным человеком, Катюша, – это большое счастье, для этого стоит жить. Родные, друзья мне внушали: «Он эгоист, обманщик! Он позволил себе скрыть, что сам на краю гибели, и погубил не знающую жизни и не­опытную девочку!» Ведь это неправда, дорогая; он верил в победу дела, которому служил, в которое посвятить меня не имел права, недостаточно зная меня, девочку. Несчастье стряслось внезапно... Он сватом избрал моего зятя Орлова, тоже декабриста, и в этом щекотливом вопросе – «сказать или не говорить» – положился на него... Больше он ничего сделать не мог, не мог отложить сватовство: отложить – значило потерять меня, ведь он видел, что я не могла долго сопротивляться воле родителей и родных, а претендентов на мою руку было много... Ну, а моего Сергея Григорьевича ты знаешь сама и дружишь с ним – стоит он любви?

– Сергей Григорьевич! – живо воскликнула Катя. – Да я с ним рука об руку на всю жизнь, хоть сейчас! Мне дороги и его сельскохозяйственные затеи и все его «темные» и такие умные русские мужики. Мне дорого все, что его ка­сается.

– Катюша, это уж слишком, – смеялась Мария Ни­колаевна, – я еще жива, в преемницах не нуждаюсь...

Но Катя уже висела у нее на шее и зажимала поцелу­ями рот, не давая сказать ни слова. Мария Николаевна, продолжая смеяться, отбивалась, стараясь как-нибудь перей­ти к главному вопросу, и не смогла до тех пор, пока ей не удалось членораздельно произнести магическое слово «Невельской». Катя сразу присмирела.