К НЕВЕДОМЫМ БЕРЕГАМ. - Георгий Чиж

Сидор Федорович вышел. Через четверть часа он при­открыл дверь. Застывший в той же позе капитан продолжал читать. Развернутые странички брошюрки дрожали в его руках.

«Выпивает, должно быть, бедняга», – подумал старик, переводя соболезнующий взгляд с дрожащих рук на кро­хотную сгорбленную фигурку Невельского.

Дочитав не отрываясь доклад Зибольда, Невельской, по-видимому еще волнуясь, стал читать его заново, подолгу останавливаясь на некоторых местах. Доклад был посвящен описанию жителей Курильских островов, обоих берегов Са­халина и восточного берега Азиатского материка. Интерес­ное само по себе описание было основано не только на рус­ских материалах Крузенштерна и Головина, но и на соб­ственных, Зибольда, и на рассказах какого-то старика япон­ца. Поразило Невельского, однако, не это, а слова доклада о том, что восточная часть Сахалина отделена существую­щим проливом, в чем никогда не было сомнения вопреки противоположному утверждению Крузенштерна. Этот про­лив посетил в 1808 году Мамо Ринзоо и нанес на карту. Он произвел эту новую разведку по поручению правительства... Пролив получил название Мамия но Сето, или проход Мамия... Амур именуется у японцев китайским именем Кон-то-Коо, а местное его название Манкоо или Мангоо.

В каком-то изнеможении от поразивших его своею не­ожиданностью сведений Геннадий Иванович откинул назад голову, стараясь собрать вдруг разбежавшиеся мысли и дать себе отчет о прочитанном.

– Нашли что-нибудь? Вы не здоровы? – спросил его снова вошедший Сидор Федорович, удивившись растерянно­му виду и блуждающему взору Невельского.

– Да, да, нашел, – очнулся он, – по списку – вот эти, – он показал рукой на переплетенные книги, – а без списка – эти французские журналы, в переплете, и эти, в папках, связанные и не связанные по годам, – словом, по­добранные с двадцать пятого по тридцатый год, но хотелось бы получить журнал и дальше. Сидор Федорович, если воз­можно, заставьте подобрать его весь.

– Слушаю-с, Геннадий Иванович, подберем-с, что только будем в состоянии-с и вечерком пришлем-с на квар­тиру... Геннадий Иванович, а что не успеем подобрать, не прикажете ли выслать посылкой? А может, и так попадут­ся интересные для вас книжечки, выслать-с? – предложил старик.

– Да, очень будет хорошо, – сказал, оправившись, Не­вельской, – высылайте в Иркутск, в канцелярию генерал-губернатора, для меня. А интересует меня все, что касается Курильских островов, Сахалина, Амура, Камчатки, Тихого океана, Японии, Китая и тихоокеанских островов.

Оторвавшись от книги адресов, куда он записывал адрес Невельского, Сидор Федорович рассмеялся:

– Да вы, ваше высокоблагородие, чуть не весь земной шар перебрали. Трудненько будет вас удовлетворить, трудненько-с. Однако попробуем... Счастливого пути вам, Генна­дий Иванович, и успехов по службе. Дай вам бог скоро до­служиться до адмирала... Да деток, сыновей-с.

– Я не женат, – пожал плечами Геннадий Иванович.

– Пора, – строго и серьезно ответил старик. – Без су­пруги-то негоже: годика через три госпожа адмиральша, поди, потребуется – гостей принимать. Пора... в час до­брый...

Вечером Корсаков увлек Геннадия Ивановича в театр, потом ужинали, но зато, простившись с не вполне проснув­шимся другом и закутавшись в необъятную медвежью шубу Волконского, он тотчас же бездумно провалился в темную бархатную бездну. Очнулся он после полудня и никак не мог понять, где он и что с ним.

13. КОЛЕБАНИЯ

Чуть-чуть поскрипывая на трескучем морозе, мягко скользил по ровному снегу возок, дерзко-жизнерадостно зве­нели бубенцы, изредка сбиваясь с такта, когда высоко вски­дывал на ходу головой коренник. Слепили чистые снежные широкие и ровные скатерти полей.

Только на второй станции Невельской пришел в себя, глотнул горячего чаю со свежими хрустящими бубликами и, садясь в сани, решил надо, однако, хорошенько пораз­мыслить о том, что случилось в Петербурге, а особенно о вчерашней французской статье.

Через минуту, однако, он закрыл глаза и, мысленно повторяя под ритм бубенцов идущего крупной рысью корен­ника: «Надо подумать, нужны итоги, надо подумать», – опять крепко уснул.

День умирал в лиловых и синих красках снега, в сизой игольчатой дымке крепнувшего мороза. Огромный медве­жий воротник заиндевел, и по всему телу пробежала тре­вожная мелкая дрожь, заставившая Невельского проснуть­ся. Шаловливой живительной струйкой вливалась бодрость и свежесть. «Вот теперь, – улыбнулся он ритму бубенцов, – подведем итоги и подумаем». И, однако, думать не хоте­лось.

Промелькнул верстовой столб. Интересно, сколько отма­хали? Стал вычислять – выходило, верст сто... А впереди в семьдесят раз больше. Как много! Но зато все ближе и ближе к Иркутску. И опять невольно сомкнулись веки, и понеслись бесконечной лентой желанные, любимые, уже много раз виденные образы: уверенно опиралась на его руку оживленная Катя, временами лукаво заглядывая ему в гла­за... Он видит ее глаза... Бодрым шагом они идут на каток. Качаются и чуть позванивают у него в руке коньки... И вдруг беспокойная мысль: «А не растаял ли каток?» Он широко раскрывает глаза – видение пропадает. «Доберусь до Ир­кутска, – считает он в уме, – не раньше половины марта... Нет, лед, конечно, еще не растает. А ведь если растает, то­гда трудновато будет часто видеться с нею без помех». Он припомнил свой первый приезд в Иркутск и бесконечный великий пост. «Теперь опять пост. Если будет каток, все хо­рошо, а не будет, тогда... Как это сложно! Да все равно, надо решаться: неясное и сложное станет простым. Надо, надо решаться», – убеждал он себя.

Что, в сущности, представляет собой он как жених? Невзрачен, ростом мал, некрасив, лицо в веснушках, как у курносой деревенской девки, на семнадцать лет старше ее, человек не светский и никогда им не станет без связей. Сде­лать сносную карьеру не позволит недостаточно гибкий ха­рактер. Правда, и она, Катя, бесприданница, но молода и хороша собой: Зарин года через два – губернатор какой-нибудь центральной губернии, а там образованная, краси­вая, молодая девушка легко найдет кого-нибудь получше капитана Невельского. На что-то, правда, вроде чувства благоговения Кати перед его подвигами намекала Мария Николаевна Волконская. Да, намекала. Но, во-первых, где он, этот возвышенный его героизм, а во-вторых, что же по­лучилось? Герою еле-еле удалось увернуться от разжалова­ния в матросы, его открытиям не верят, действовать дальше запрещают.

Тут он вспомнил: а где же, в самом деле, его открытия, когда, как оказывается, какой-то Мамио сделал их чуть ли не за сорок лет до него? Ведь нечестно же это скрывать после обнаружения статьи Зибольда!