Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер

— А почему бы и нет? Морис Плоткин не султан, а я не Шахерезада. Может быть, я и Шахерезада, но меня не стерегут евнухи. Честно говоря, вокруг меня крутится один евнух, но он меня не сторожит. Я имею в виду Сэма. Я тебе о нем рассказывала: это его крепостной или телохранитель.

— Когда это произошло? — спросил Грейн.

— Что? Это произошло, и все. Невозможно вечно болтать. Иногда приходит время действовать. Хочешь ты этого или не хочешь, но я теперь миссис Плоткин. Если ты не хочешь меня поздравлять, то я обойдусь и без твоих поздравлений.

Грейн хотел положить трубку, но не сделал этого. У него пересохло горло.

— Откуда ты звонишь?

— Из своего дома. Из спальни.

— А где же твой муж?

— Мой муж попал в автомобильную аварию. Он в больнице.

— Что-то серьезное?

— Не особенно, но сустав на ноге он сломал. Обычно машину водит Сэм, но на этот раз он был за рулем сам, и в него врезалась другая машина. Мы должны были поехать на медовый месяц, но теперь ему наложили на ногу гипс. На мое счастье, в больнице я встретила Яшу Котика. Такой уж он человек, этот Морис Плоткин: лежит в больнице и страдает от боли, а ему приходят крутить голову какими-то там театрами. Просто смешно…

— Разве он играет на еврейском языке?

— Ты имеешь в виду Яшу Котика? А почему бы и нет? Если его не хотят у иноверцев, он приходит к евреям. Морис Плоткин просто с ума сходит по еврейскому театру. Он со всеми актерами на «ты». Знает наизусть целые пьесы. Морис из старой гвардии, для которой еврейский театр был религией. Он когда-то даже сам играл. Об этом я узнала только сейчас.

— Ну, значит, ты вращаешься в высших кругах.

— Да, в самых высших.

Оба опять надолго замолчали. Потом Эстер сказала:

— Нет причин, по которым мы не могли бы остаться друзьями. Плоткин знает о тебе. Я ничего не стала от него скрывать, все ему рассказала, от начала и до конца. Он пожилой человек, но взгляды у него молодые. Многие молодые могли бы у него поучиться пониманию мира…

— Ну, если он такой умный, то чего же ты хочешь от меня?

— Не ума. Послушай, Герц, я тебе заранее говорила, что я собираюсь делать. Я не делала из этого секрета ни для тебя, ни для него. Я ему ясно сказала: так, мол, и так. Он знает, что я любила тебя все эти годы, что и теперь я тебе не враг. Он хочет с тобой познакомиться. Не перебивай меня! Я заслужила того, чтобы ты меня выслушал в течение нескольких минут! Ты уже видел, что получается, когда мучают людей. Они этого не выдерживают, и сердце разрывается. Как ты думаешь, сколько не хватило до того, чтобы я кончила так же, как Станислав Лурье?.. Ты не поверишь, но, когда я стояла с ним в Сити-холле,[260] мне стало так больно, что я едва не потеряла сознание. Сердце у меня сжалось, будто его стиснул кулак. «Ну, — подумала я, — он, по крайней мере, заплатит за мои похороны». Но мне стало лучше… Как у тебя дела? Чем ты занимаешься? Могу себе представить, что удовольствия вся эта история с ее мужем тебе не доставила.

— Не доставила.

— Да, но чего ты ожидал? Когда отправляешься на войну, приходится понюхать пороху. Если работаешь резником, приходится смотреть на то, как животные дергаются и истекают кровью…

— Прошу тебя, Эстер…

— Это не твоя вина, а ее. Это она клялась быть ему верной, а не ты. Поверь мне, что в отношении меня ты согрешил гораздо больше.

— Ты жива.

— Да, я жива.

— И ты не одна.

— Да? Можно это назвать и так.

Разговор снова прервался, и они оба, казалось, прислушивались к собственному молчанию. Потом Эстер сказала:

— Герц, я должна с тобой поговорить. Я не просто так тебе позвонила.

— О чем тебе со мной разговаривать? Мы с тобой уже все обговорили.

— Я тебе сказала, что мы можем быть друзьями. В конце концов, это ты подтолкнул меня к этому замужеству. Если бы ты не начал эту историю с дочкой Бориса Маковера, все бы осталось по-старому.

— Эстер, у меня нет к тебе претензий. Но давай не будем начинать этот старый спор заново. Ты вышла замуж. Надо уметь заканчивать отношения.

— И дружбу тоже?

— Всё.

— Ну, заставить я тебя не могу. Поверь мне, я долго думала, прежде чем решила позвонить. Я даже поклялась не звонить тебе. Я уколола себя иголкой и записала кровью, что не буду тебе больше звонить. Когда будешь у меня, я тебе покажу эту бумагу. Эти слова можно легко прочитать. Моя кровь — не вода. Она гуще чернил. Может быть, как раз в этом состоит мое несчастье. Те, в чьих жилах течет вода, могут быть великими людьми. Знай, Герц, то, что я говорю тебе сейчас, — это мои последние слова, обращенные к тебе. Раз уж ты не хочешь даже дружить со мной, я вынуждена отступить. Есть нечто, что мне дороже жизни. Это моя гордость. Не твоя пустая гордость, которая представляет собой глупую амбицию и мужскую агрессивность. Я говорю о человеческом достоинстве, об уважении к человеку, созданному Богом. Раз уж ты говоришь «нет», то и должно быть нет. Я не попрошайка, которая протягивает руку и просит доброго слова или ласки. Раз уж ты хочешь разорвать отношения, то пусть они будут разорваны и прощай навсегда. Не моя вина, что мы встретились и наши души потянулись друг к другу, словно под действием магнита. Ты все время пытался оторваться. Ты предпринимал для этого такие усилия, что мне иногда хотелось и смеяться, и плакать одновременно. Когда человек рвется сам, он рвет и ближнего вместе с собой. Это как сиамские близнецы, но, когда ты оторвался и утащил с собой кусок меня, что я могла поделать? Я пыталась залечить рану. Разве это такое уж преступление?

— Скажи конкретно, чего ты хочешь!

— Конкретно? Вот как? Я хочу с тобой поговорить. Это всё.

— Ну, тогда говори. Я слушаю.

— Есть вещи, о которых я не могу говорить по телефону.

— Почему это не можешь? Я слышу тебя так же хорошо, как если бы ты находилась тут, рядом со мной. Если ты не хочешь получить большой счет за телефон, я тебе сам позвоню…

— Что? Да кто говорит о счете за телефон? Можешь забыть об