Тени над Гудзоном - Исаак Башевис-Зингер

— Ну, раз уж возвращаться к вере с покаянием, то возвращаться на самом деле. Если ты каешься по-настоящему, то ты должен вернуться к своей жене, которая отдала тебе лучшие годы жизни. Она страдает без тебя, умирает без тебя. А дочка Бориса Маковера молода, здорова и к тому же богата. Она получит в наследство состояние своего отца, и я слыхала, что ее муж тоже оставил ей приличную страховку. Так что если уж ты кого-то жалеешь, то жалей слабых, а не сильных.

— Как бы то ни было, мы оба должны уметь владеть собой. Иначе начнется такая путаница, что мы никогда из нее не вылезем.

— Ты что, заделался проповедником? Уста твои проповедуют, но мысли твои призывают меня. Я бы не была так больна, если бы ты не призывал меня все время. Я слышу твой голос, буквально слышу, как ты зовешь меня. Я сижу и читаю газету и вдруг слышу твой голос. Точно так же, как я слышу его сейчас по телефону.

— Эстер, ты больна.

— Да, я, конечно, больна, но я не глуха. Я знаю, ты скажешь, что у меня иллюзии, галлюцинации и неизвестно что еще. Но каждый раз, когда я слышу твой голос, кровь застывает в моих жилах и у меня перехватывает дыхание. Может быть, ты сам даже не знаешь, что зовешь меня, но эти вещи связаны с подсознанием. Оказывается, ты по мне тоскуешь и сам не знаешь об этом.

— Я об этом знаю, Эстер. Прекрасно знаю.

— Ты тоскуешь по мне?

— Да, тоскую.

— Ну, слава Богу, что ты еще способен произнести правдивые слова. Ты тоскуешь по мне так, что едва с ума не сходишь, и из-за этого и меня тоже с ума сводишь. Герц, дорогой мой, есть вещи, которые сильнее нас. Я когда-то думала, что человек сам себе хозяин, но ничего подобного. Я не должна тебе этого говорить, но кому мне это сказать, если не тебе? Когда он ко мне прикасается, я вся содрогаюсь. Закрываю глаза и пытаюсь представить, что это ты, но от этого мне становится еще хуже. Я не знаю, что делать, Герц. Я каждую минуту хочу убежать, но куда мне бежать? И я не могу дурить этого человека, этого мистера Плоткина. В конце концов, он не принуждал меня выходить за него замуж. Он — безвинный статист в этой страшной драме. Я хочу умереть. Я уже пыталась принять таблетки снотворного, но и этого я тоже не могу. Я говорю тебе сейчас чистую правду. Клянусь костями моих богобоязненных родителей, а такой клятвы я еще никогда не давала. Я, наверное, скоро буду с ними, и я не стала бы оскорблять их память…

— Эстер, что я должен сделать?

— Ты одет? Или лежишь в постели?

— Я одет.

— Выходи и давай встретимся. Если хочешь, можешь приехать ко мне. У него частный дом на Хикс-стрит. Можешь его посмотреть…

— Я не стану приходить к нему в дом. Особенно сейчас, среди ночи…

— Глупый мальчишка, он просил меня, чтобы я тебя пригласила. Этот человек не знает ревности. Иногда мне кажется, что даже наоборот… Есть такие мужчины. Он просто покоя мне не дает из-за того, что я тебя не привожу. Что вокруг меня происходит? Все кругом запутано и идет наперекосяк. Он сам тоже ненормальный человек. Такова горькая правда. Он рассказывает такие вещи, что я собственным ушам не верю. А меня нелегко поразить. Иногда я начинаю верить, что весь нынешний мир — это один большой сумасшедший дом. Как же иначе могли появиться Гитлер, Сталин и прочие дьяволы? Один раз я нанесла визит в сумасшедший дом, посетила там своего дядю и видела там, как один сумасшедший насмехался над другим… Все, что ты должен сделать, это проехать на машине по Бруклинскому мосту, и ты сразу же окажешься на Хикс-стрит…

— Напрасные разговоры. Я не стану сейчас наносить тебе визита.

— Ну, тогда мы можем встретиться на улице.

— На какой улице?

— Где твоя машина?

— В гараже.

— Я возьму такси и подъеду на Манхэттен. Мы можем встретиться на Пятой авеню, или на Бродвее, или где ты только захочешь.

— Везде все закрыто.

— А кому надо, чтобы было открыто? Мы где-нибудь просто сядем и поговорим. Если у тебя есть машина, мы можем посидеть в машине.

— Честное слово, Эстер, мы для этого слишком стары.

— Мой дядя проклял меня. Я никогда не буду старой. Скажи мне толком, где я могу с тобой встретиться.

— На углу Бродвея и Сорок второй улицы.

— Почему именно там? Ну да ладно, пусть будет так. Я уже выхожу из дома. Но я не знаю, можно ли сейчас будет поймать такси. Хикс-стрит это несколько удаленный район. Если я опоздаю, знай, что это не моя вина.

— Правда, Эстер…

— Я не желаю больше ничего слушать. До встречи!

И Эстер повесила трубку.

Грейн посмотрел на часы. Была четверть второго. Он открыл рот и зевнул. Потом взялся обеими руками за лоб и потер его. Он думал о том, что и Анне может, чего доброго, прийти в голову позвонить ему. «Это просто сети, сети!» — сказал Грейн вслух. Он растянулся на диване. У него было, по меньшей мере, полчаса до выхода из дома. Как раз сейчас Грейн ощутил сонливость. Он лежал лицом к спинке дивана и наполовину дремал, наполовину размышлял. На какое-то мгновение нить его размышлений оказалась прерванной, и Грейн едва не заснул. Однако тут же проснулся. Ему показалось, что он потерял двадцать минут. Нет, не потерял, а забыл. Что-то случилось с ним за это время. Грейн встал и принялся гасить лампы, но гасить с таким расчетом, чтобы не остаться в полной темноте. Ночь была теплой, но сейчас Грейну было прохладно, и он захватил с собой летнее пальто. Однако не надел его, а повесил на согнутую в локте руку. Он нажал на кнопку вызова лифта, и тот сразу же поднялся. Лифтера, похоже, удивило, что какой-то человек собирается выйти на улицу в такой поздний час, но он ничего не сказал по этому поводу. Грейн пошел пешком в северном направлении. Пятая авеню была пустой и темной. Подошел автобус, и Грейн вошел в него. Там были и другие пассажиры, молодые парочки, которые, наверное, развлекались допоздна в ночных клубах Гринвич-Виллиджа. Они смеялись, шутили, обнимались. Одна девушка положила коротко стриженную головку на плечо парню. При этом она не переставала жевать резинку. Ее усталые