Семко - Юзеф Игнаций Крашевский

Пребывание князя Януша в Плоцке было недолгим, ещё на второй день он отвёл Семко в сторону, пытаясь убедить, что должен был исправить ошибку и отказаться от всяческих попыток получить корону.

– Мне жаль нашу Мазовию, – сказал он, – потому что тебя жалеть не могу; имеешь, чего хотел и что я предсказывал. Да, – добавил он серьёзно, – Пясты носили корону, род их царствовал в Польше, но роды падают как могилы… и волю Божью в этом нужно уважать. Напрасно идти против неё. Семко, пока есть время… спаси себя и не дай смутьянам командовать тобой.

– Что предназначено, то и будет, – сказал Семко, – раньше времени отступать не могу.

– А потом будет слишком поздно!

Януш встал и обнял брата по-отцовски за шею. В обоих дрогнуло сердце при этом прощании. Семко проводил его с уважением. Молча подали друг другу руки.

Генрих тоже пришёл поклониться старшему, который со свойственным ему упорством при отъезде ещё напомнил ему о призвании и сутане.

После отъезда Януша дни в Плоцком замке, в который разбежавшаяся, поредевшая шляхта теперь не наплывала, разве что с жалобами и просьбами, полетели однотипно. Даже Бартош из Одоланова был менее деятельным, чувствуя себя недостаточно сильным, чтобы лезть в противостояние с Грималами, явно и тайно поддержанными малополянами и партией королевы.

Человека горячей крови, молодого, мучила бездеятельность; он чувствовал и знал, что его одурачили. Обещанная помощь крестоносцев, за которую нужно было платить землёй, не очень ему могла пригодиться; он не мог ничего предпринять, а ожидание и неуверенность исчерпали силы. В часы таких сомнений приходили в голову советы брата, отцовские поучения – слишком поздно, потому что сейчас сдаться было невозможно без таких больших жертв, что отбирали будущее.

Крестоносцы в качестве залога держали значительную часть страны, отцовское наследство; кроме того, Семко должен был значительные суммы краковским ростовщикам, в занятой Куявии было невозможно удержаться и нельзя было забрать у Ягайллы Дрогичин. Все те, которые продержались с князем до конца, потеряв имущество, смотрели на него, чтобы вознаградил им убытки. Поэтому несчастный должен был держаться до конца – и пасть совсем уничтоженный, или подняться по крайней мере до прошлой жизни.

Это были горькие часы раздумий и терзаний над собственной судьбой. Он долго оплачивал ту минуту победы, когда шляхта подняла его на плечах, сажая на трон, который он не должен был приобрести.

В этих мыслях и выслушивании того, что приходило из Польши, прошло целое лето, приближалась осень.

Посланцы из Кракова согласно повторяли одну песенку – Ядвига обязательно приедет.

На этот раз обещание королевы Елизаветы, которой никто уже не верил, исполнилось; не по её доброй воле, но потому, что иначе Польша для неё была бы потеряна. Прибытие Ядвиги много значило для Семко – это предел всяких надежд. Он мог ещё бороться, но для того лишь, чтобы, удерживаясь, дождаться гибели, легко прогнозируемой.

В конце лета, когда крестоносцы совсем ему открыто помогать не хотели, а докучливые долги требовали всё новых жертв, отчаянно задумчивый, князь не знал уже, в какую сторону броситься, когда, однажды выходя из костёла, он увидел перед собой в дверях у кропильницы стоявшего старого монаха. Он подал ему, улыбаясь, святую воду.

К удивлению и какой-то радости увидев брата Антония, Семко задержался.

– Вы? Тут? Снова? – спросил он. – Что вы делаете?

– Я зашёл по дороге, – сказал старичок, который развернулся и пошёл за князем к замку. – Какое-то время я жил в Кракове у братьев, но у нас послушание – первая добродетель. Я нужен в другом месте. Я взял на плечи саквы.

– Остановитесь и отдохните у меня, – произнёс Семко. – Канцлер вас примет в гости.

Старый монах внимательно оглянулся вокруг. Вдалеке шли немногочисленный теперь двор и придворные князя, несколько седых ветеранов, которых он наследовал от отца, и недавно завербованная молодёжь. Ближе их никого не было, поэтому могли говорить свободно.

– Если бы у вашей милости было немного времени, – сказал тихо брат Антоний, – я хотел бы поговорить…

Семко быстро на него взглянул.

В этом отчаянном положении малейшая перемена, легчайшая надежда были ему желанны. Он подумал, что, может, монах приехал к нему с какой-нибудь миссией, с каким-нибудь лучиком надежды.

– Пойдёмте со мной, отец, – сказал он голосом, в которому чувствовалось волнение, – сейчас я один. Мы сможем поговорить.

Они были уже у порога дома и князь проводил Антония в свою спальню. Старичок шёл, осматривая замок с той радостью, ничем не замутнённой, которая была его особенностью. Он за всё прославлял Бога.

Семко ускорял шаги, уже представлял, что монах принёс ему что-то важное. Он обратился к нему с глазами, сияющими от любопытства.

– Вы много пережили, ваша милость, – сказал старик, подумав. – Бог милостив, что, посылая кресты, спас вам жизнь и дал опыт. Слава Ему…

После этого вступления старик поднял на него взгляд.

– За то, что вы выстрадали, нужно благодарить Провидение, – добавил он, – но не пришло ли время, чтобы ваша милость захотели постараться о своём спокойствии на будущее?

– Отец мой, – сказал разочарованный этими пустыми словами Семко, – я рад бы стараться, но унижаться, клянчить не могу. Будет то, что Бог даст, нужно спасти честь.

Монах немного подумал.

– Попробуйте, ваша милость, – сказал он, – я найду средство…

– Какое? – спросил удивлённый князь.

Антоний, словно был вынужден взвешивать каждое слово и боялся сказать слишком много, снова стоял задумчивый.

– Какое? – повторил Семко.

– Я дал слово, что не назову имени того, кто хочет быть полезным вашей милости; узнаете его сами. Мне только поручили, чтобы вы назначили время и место, лучше у границ Мазовии, в пустом урочище, где бы человек доброй воли и немалой силы встретился с вами и поговорил.

Это немного странное желание, о котором Антоний говорил с некоторой мягкой улыбкой, так озадачило князя, что он долго не мог на него ответить.

– Отец мой, – сказал он, подумав, – вы в вашей святости никого не подозреваете. Я должен опасаться всего, даже засады. Вы уверены, что меня туда ведут, не чтобы избавиться, схватить, заключить в тюрьму?

Монах поднял вверх руку.

– Разве вы можете допустить, чтобы я дал себя использовать как инструмент в таком недостойном деле?

– Помимо вашей воли.

– Нет, – энергично ответил брат Антоний, – я знаю, кому могу доверять. Если прикажете, могу вас сопровождать.

Семко был погружён в догадки.

Трудно ему было угадать, кто мог и добра желать, и имел возможность спасти его. Брат Антоний стоял и ждал.

– Отец мой, – сказал Семко, – ваша гарантия имеет у