Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Неправда все это, Юлька. Чушь какая-то в голову лезет. Ты не слушай меня.
Юлька мигом проглотила все приготовленные слова и уже не понимала, что к чему.
— А зачем ты все это говорил мне? — осердилась она.
— Иногда мне кажется, что это правда.
— Что правда, господи?! — простонала Юлька, вконец сбитая с толку.
Вадим остановился, прислонился спиной к стене дома, мимо которого они в это время проходили.
— Ничего, Юлька. Я, наверно, просто пьян. Пьян тобой, пьян этим вечером, пьян… не знаю, чем еще… Надо же! — рассмеялся он вдруг удивленно. — Ну идем.
— Нет! — сказала неожиданно Юлька.
— Что нет?
— Я не хочу домой.
— Но ведь поздно уже!
— Я хочу мерзнуть с тобой на облупленной скамейке под чахлым деревцем. Давай поищем такую скамейку!
— Тогда пойдем к морю, там как раз и лунная дорожка подходящая.
Юлька посмотрела на небо.
— Не выдумывай. Нет никакой луны. Были звезды, да и те пропали. Ты что на меня так смотришь?
Они пошли на набережную, по широкой лестнице спустились к воде и сели на скамейку под облетевшей молодой ивой. Вода плескалась у самых ног Вадима и Юльки, мягко накатываясь мелкими волнами на низкий каменный парапет. Набережная в эту позднюю зимнюю пору была пустынной и скучной. Вода отливала свинцовым блеском и дышала стужей. Юлька зябко повела плечами.
— Тебе холодно? — спросил Вадим.
— Да. Обними меня. Мне холодно!
Вадим обнял ее.
— Ты не сильно обнимаешь, — сказала Юлька. — О чем ты думаешь?
Вадим смотрел на море и улыбался. Потом он сказал:
— Ты настоящая, моя Юлька. Ничто не приземляя, ты умеешь делать все земным. Ты делаешь все проще, ставишь все на свои места, вносишь ясность во все, что кажется темным и неясным… Не бойся, я не спятил. Просто я начинаю кое в чем разбираться.
— В чем разбираться, Вадим?
Он опять улыбнулся:
— Видеть барашка сквозь стенки ящика…
Юлька подумала, потом вздохнула:
— Я, наверное, глупая.
— Да, конечно, — рассмеялся Вадим, — иначе как бы ты сумела заставить меня переиграть самого себя?.. Я был уверен, Юлька, что все бывает ясно только в пятнадцать лет. Потом вспомнил, что мне двадцать восемь и что для меня все перестало быть ясным. Юлька, это ужасно, когда начинаешь понимать, что тебе ничего не ясно, потому что это внезапно наступившая старость, нагрянувшая на тебя в один день, в одно преотвратное утро. Сегодня ты вернула мне утраченное, и я не знаю, как ты это сделала.
Юлька молчала. Она очень старалась понять, о чем он говорит. Но так ничего и не поняла. Но ей почему-то стало жаль Вадима. Она прижалась к нему теснее, потом поцеловала его в щеку.
— Вадим, скажи мне все.
— Что все?
— Не знаю. Все, что тебя мучает. Ты часто говоришь о том, что продал душу дьяволу…
— Лучше я расскажу тебе сказку. Ее написал очень славный парень. Ну, слушай. Жил да был маленький принц. Он жил на маленькой планете, которая была чуть больше его самого, и ему очень не хватало друга. И он жаловался, что не умеет видеть барашка сквозь стенки ящика. И он говорил: быть может, я немного похож на взрослых? Наверно, я старею… Сейчас, когда мы сидели в ресторане и ты танцевала с тем мужчиной, я смотрел на тебя и думал: завтра же непременно куплю тебе хорошее платье. Пойдем с тобой в центральный универмаг и купим платье — самое лучшее, какое найдется. Но теперь я не хочу покупать тебе платье. Или, может, ты хочешь платье?
Юлька взяла его руку, раскрыла пальцы и поцеловала в самую середину:
— Мне ничего от тебя не нужно, Вадим. Совсем-совсем ничего.
Он целовал ее долго и неистово, припав к ее губам, как изжаждавшийся путник к прозрачному и чистому роднику. Она отвечала на его ласки радостно, без жеманства, отдаваясь им всем своим существом. Это было ново и необычно для Вадима. Он открывал ее для себя, и всякий раз она оказывалась новой и необычной — понятной и такой непонятной.
— Ты умница, Юлька, что не пошла домой, — сказал он немного погодя.
— Почему?
— Без тебя завтра наступило бы слишком быстра. А я не хочу, чтобы оно наступило.
— Почему, Вадим?
— Я боюсь этого завтра, потому что не знаю, каким я буду, когда проснусь утром. Сегодня я себе нравлюсь, а каким буду завтра? И я боюсь этого завтра и себя в нем.
Юлька не знала, что с ним происходит, не знала, что его мучает, не знала, что его страшит в этом завтра, о котором он говорит как о чем-то живом и страшном, но она была уверена, она чувствовала, что он говорит правду.
И она сказала тихо:
— А если ты утром откроешь глаза и увидишь сперва меня? Сперва меня, а потом все остальное. Вадим, ты хочешь увидеть меня утром?
Еще сонная, не открывая глаз, Юлька протянула руку, чтобы обнять Вадима, но его рядом не оказалось. Тогда она сразу и широко раскрыла глаза, мгновенно проснувшись. И увидела Вадима. Уже одетый, но без туфель, видимо, чтобы не топать ими, он стоял посреди комнаты с кистью в одной руке, а в другой — кусок толстой фанеры, которая, наверно, сейчас заменяла ему палитру. В углу его рта торчала зажженная сигарета. Синий дым вился по щеке и жалил глаз. Вадим часто моргал им, кривил щеку, но не догадывался выплюнуть сигарету.
