Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

— Я сейчас разревусь, — сказала она.

— Вот и отлично, — улыбнулся Вадим. — Начинай.

Юлька не отрывала глаз от недоконченной картины.

— Но ты еще вернешься к ней, правда? — спросила она.

— Теперь я вернусь, — сказал Вадим. Он закинул руки за голову, в радостной истоме потянулся. — Теперь-то я к ней вернусь, Юлька! Я нашел ее! — Он показал на женские головы, разбросанные по всем холстам.

— Узнаешь, Юлька?

Юлька посмотрела. Юлька узнала ее.

— Я нашел ее, — повторил Вадим. — Уж она-то способна одолеть эти пески. Ведь для этого не так уж много надо: лишь чуточку забыть себя. Она это умеет.

«А ты?» — чуть не спросила Юлька. Но какой-то смутный страх сковал ей язык.

Вадим поднялся и сказал, надевая пиджак:

— Ты посиди немного, Юлька, а я сбегаю в магазин и куплю что-нибудь съедобное. Я быстро вернусь.

Было еще рано, магазин не открыли, но Юлька не сказала ему об этом и не стала удерживать. Ей хотелось остаться одной.

Когда за Вадимом закрылась дверь, она забралась с ногами в постель, села, обхватив колени руками, и задумалась, глядя в светлеющее окно, Страх не проходил.

ДВОЕ И МОРЕ

Я сижу во дворе под сливовым деревом и читаю книжку. Вокруг меня, как всегда, бегают дети — гоняют мяч, раскатывают на трехколесных велосипедах. Я привык к их шуму, мне с ними уютно, хотя они замечают мое присутствие только тогда, когда я их о чем-нибудь прошу: поднять упавший карандаш, достать из ящика газеты. Сам я всего этого сделать не могу. И дети с готовностью оказывают мне мелкие услуги.

За моей спиной скрипит дверь. Я не оборачиваюсь, я и так знаю, чья это дверь, знаю даже, кто открывает эту дверь именно так — резко, с коротким треском. Это Антон. Он среднего роста, слегка рыжеват, и у него отлично ухоженные усики, которые придают его лицу самоуверенный вид опереточного сердцееда, хотя на самом деле он совсем не самоуверенный человек, а, наоборот, бесхитростный малый. Он техник-нефтепереработчик. Несколько лет назад он окончил техникум, но и сейчас продолжает где-то учиться — не из любви к наукам, а из чисто практических соображений: в дальнейшем от него все равно потребуется вузовский диплом. Ему двадцать один год. Он подходит ко мне и здоровается громко, видимо, чем-то сильно возбужден:

— Привет!

Я закрываю книжку и смотрю на Антона. У него сейчас лицо какое-то непривычное: полуиспуганное, полусчастливое, как у жениха на деревенской свадьбе. Одет он в свой самый лучший костюм, побрит и причесан, от него разит духами.

— Привет, — говорю я. — Ты куда это вырядился?

Он усмехается, пытаясь придать своей улыбке некую значительность, и это ему отчасти удается. Затем берет свободный стул и садится против меня.

— Женюсь, — говорит он и вдруг начинает смеяться.

Видно, и сам не уверен, что действительно женится.

— Вот как, — улыбаюсь я тоже. — Поздравляю! Хотя, признаюсь, никак не ожидал.

Смех его обрывается так же внезапно, как и начался. Он смотрит на меня округлившимися глазами, не выражающими ничего, кроме готовности ответить на вопросы, какие всегда задают в таких случаях женихам. Ему, как видно, не терпится поделиться с кем-нибудь своими переживаниями. Ладно, пойду ему навстречу.

— Кто же она? Я ее знаю?

— Нет, ты ее не видел, — говорит он.

Тем лучше, значит, я избавлен от необходимости ответить на десяток глупых, но неизбежных вопросов, которые, в общем, сводятся к одному: как ОНА нравится тебе? Словно не будет ему полного счастья, если ОНА, боже упаси, мне не понравится.

— Я тоже ее не видел, — говорит он.

Это уже становится любопытным.

— Хоть она-то тебя видела? — смеюсь я.

— Тоже нет.

— Чудесно, — говорю я. — Самый раз жениться!

— Мы с ней познакомились по телефону! — выпаливает он так, словно сам ошарашен случившимся.

Мое несколько затянувшееся молчание, как видно, настораживает его.

— А что? — говорит он.

— Не знаю, — говорю я.

Неопределенность моего тона лишь усиливает его настороженность. Он сейчас в таком состоянии, когда каждая мелочь значит для него больше, чем стоит того. Видимо не выдержав этого напряжения, он спешит внести в разговор некоторую ясность.

— Я уже год с ней знаком. По телефону, конечно. Она живет за городом, в поселке. Там и работает — инженером. Мы связаны по работе. Мы им поставляем нефтепродукты для дальнейшей переработки. По ночам она там дежурит на приемном пункте, когда производится перекачка. Ну, а потом от нечего делать сидим и болтаем по телефону, она там, я здесь…

Солнце, пробившись сквозь поредевшую листву дерева, тонкими, как шпаги, лучами слепит мне глаза. Я закрываю их и тотчас вижу уже знакомую мне сцену.

…Золотистая, блистательной красоты блондинка в зеленых брюках и золотистой, под цвет ее волос, кофточке сидит на тахте, прикрытой медвежьей шкурой. К ее уху прижата красная телефонная трубка. Я отчетливо слышу ее голос — в нем слезы, отчаяние, мольба:

— Умоляю вас! Не надо! Не делайте этого! Ведь мы не знаем, что можем потерять! Никто этого не знает!..

— Тебя пересадить в тень? — спрашивает Антон. — Там солнце…

Видение исчезает. Я открываю глаза. Антон смотрит на меня тем самым взглядом, каким смотрят дети, выслушивая какую-нибудь очередную просьбу. В этом взгляде — участие и готовность помочь.

— Нет, — говорю я. — Не надо, это сейчас пройдет. Так о чем ты говорил?

— Она дежурит там, на приемном пункте…

— Ах да, на пункте. Вы разговаривали по телефону… — Помолчав немного, спрашиваю: — А ты уверен, что все это время разговаривал