Сибирь как колония - Николай Михайлович Ядринцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
14-летнее управление Пестеля и Трескина было ознаменовано крупными злоупотреблениями, которые достаточно выяснились благодаря ревизии Сперанского и собранным ныне материалам. Взяточничество в этот период не только не уменьшилось, но еще лучше организовалось. Пресечение всякой гласности, всяких жалоб превратило его в обыкновенный порядок. «Трескин имел достойных сподвижников, — пишет г. Вагин на основании своих исторических материалов. — Жена и любимцы его бесчинствовали открыто. Агния Федоровна, жена Трескина, была «женщина домовитая», как о ней говорили, и весьма притом нестрогих правил». «К ней отправлялся всякий, кто хотел давать, — пишет иркутский летописец. — Исправники, комиссары без доклада могли входить в уборную, даже в спальню. Она называла чиновников своими детьми». В самом деле, места под конец все были заняты чиновниками, привезенными Пестелем и Трескиным «из Москвы» (Вагин. С. 11). Сам Трескин подозревался, что при заготовке хлеба в казенные магазины чрез комиссаров он имел «знатный доход». Что касается взяточничества его жены, то оно было открытое. «Довольно странно было видеть, — пишет иркутский летописец, — в передней сидящего лакея, фаворита барыни самой, записывающего, кто что принес, и толпу купцов с кульками, со свертками, цибиками[124], с анкерами[125] и тому подобным». Жители Иркутска, имевшие дела, говорили, по отзывам старожилов: «Вот, Агнесе Федоровне надо поклониться. — Купи мех соболий! Принесут мех, сторгуют его за пять, за шесть тысяч, и мех возьмут, и деньги. Другому, третьему — то же. Один-то мех раз 50 продавали» (Рассказ Обухова, приложение к т.1. Стр. 565). Она брала соболями, муфтами, рассказывает другой старожил; взятки давали губернаторше, проигрывая часто в карты. «Она за взятки, — сообщает третий современник, — раздавала места. У нее был подставной Третьяков. У них в гостином дворе были и лавочки, где они продавали, что им надарят» (Посельский. Прилож. к исслед. Вагина. Т. I. Стр. 582). Агния Федоровна жила в связи с Белявским, секретарем мужа, который управлял не только за Трескина, а и за Пестеля; он был также взяточник. Кроме того, отличались взяточничеством главный доверенный жены Трескина, Третьяков, заседатель Геденштром, человек образованный, но в то же время, по словам Корфа, «доносчик и развратник». Г-н Вагин силился смягчить приговор Корфа за ум и образование Геденштрома, но в сущности это был образованный вор. Наконец, прославился Лоскутов, который, неистовствуя, нажил огромное состояние.
Такой порядок должен был прикрывать Трескин, участвуя сам в наживе, как свидетельствуют исторические материалы. Трескину оставалось на выбор — или изменить свою систему, или сойти со своего поприща, или стереть недовольных с лица земли, и он выбрал последнее. Белявский был правою рукой и злым гением Трескина. «Все бездельники, в бараний рог надобно согнуть», — беспрестанно твердил он губернатору. «И подлинно гнули», — говорит современник. Это было тем легче сделать, что, как мы видели, сам Пестель старался задавить всякий донос и преследовать недовольных. Начало своего управления Пестель ознаменовывает гонениями двух губернаторов, тобольского и томского: Хвостова и Корнилова, за то, что те не соглашались с его мнением, и один подал, помимо Пестеля, записку министру внутренних дел об улучшении края. «К преданию их суду были выставлены не эти, а другие доводы, но они были так же ничтожны и грязны, как и первые» (Истор. исслед. Т. I. Стр. 6). Начальник провиантского депо в Тобольске генерал Куткин о чем-то поспорил с Пестелем, и тот нарочно выхлопотал право себе предавать суду провиантских и комиссариатских чиновников. Тогда он открыл мнимые злоупотребления по провиантской части и предал Куткина суду и домашнему аресту, устроив около дома его гауптвахту. Дом, имение его, фабрики около Тобольска были разорены. Сам он посылал постоянно прошения и ничего не мог добиться. Сенат несколько раз предписывал освободить Куткина, но Пестель оставлял без исполнения сенатские указы. 11 лет Куткин содержался под арестом, разорился, наполнил Сибирь воплями своих прошений и умер под стражею в 1817 г.; жена его умерла от горя, дочь ослепла от слез (Истор. исслед. Стр. 7). На провиантских чиновников было открыто гонение, «как на жидов». «Употребляя во зло свое знание сенатора, а потом члена государственного совета, Пестель настойчивым образом требовал самых жестоких наказаний тем лицам, которых преследовал. Страсть его к преследованию доходила до мелочности. Нередко сибирские судные дела переходили в общее собрание сената и в государственный совет, единственно по несогласию Пестеля с решением других сенаторов» (Истор. свед. Стр. 7). «Крайнее самолюбие, страсть к произволу, потворство своим любимцам, неумолимая мстительность — вот были отличительные черты Пестеля», — говорят материалы. Личное бескорыстие Пестеля было подвергнуто большому сомнению. «Не верьте бедности моего предместника», — писал Сперанский.
Но если Пестель мог простирать гонения на лиц сильных и значительных, то в преследовании менее значительных обывателей и подчиненных он переходил все границы. Произвольные действия Трескина на первых же порах вызвали сопротивление иркутского общества. Хозяйственная регламентация жизни и вмешательство Трескина превзошли все ожидания, как ни приучены были сибирские жители ко всякому вмешательству предшественниками Трескина. Трескин вздумал распланировать и перестроить заново Иркутск, который не славился в это время опрятностью, и решился провести это дело необыкновенно энергично. Он приказал к такому-то времени все старые дома сломать, а когда хижины не были снесены, то к сломке приступила полиция (Т. I. Стр. 573–574). Он обходил город, заходил к жителям, вмешивался в хозяйство, пробовал кушанья, чинил расправу, ежели что дурно приготовлено (Стр. 573). Он преследовал, говорят, питье чая, запрещал в огороде садить табак, насильственно заставил бурят заниматься земледелием и, наконец, пробовал отвести реку, затопляя суда. В одной из жалоб, поданных на него, говорится: «Господин генерал-губернатор Пестель и губернатор Трескин приказали собирать в полицию в городе купеческих и мещанских, а по деревням крестьянских дочерей под тем предлогом, чтобы отдавать их в замужество за поселенцев, и что одним только отцам, матерям и родственникам известно, чего стоила свобода, сопряженная с бесславием детей их» (Записка Сибирякова. Прилож. к истор. свед. Вагина. Стр. 547). Иркутское общество, приучавшееся уже ранее заявлять свои жалобы и пытавшееся к обнаружению злоупотреблений и неправды в Сибири при Якоби и Леццано, выставило кандидатом в головы Михаила Ксенофонтовича Сибирякова, личность умную и уважаемую в городе. Такой
