Сибирь как колония - Николай Михайлович Ядринцев

Селифонтов, плакавший над Сибирью, точно так же преображается здесь. Правители вследствие своего положения понемногу сами начали убеждаться, что действительно все зависит от их личной воли. Они становились нетерпимы, своевольны, понемногу в управление они вносили свои личные страсти. Увлекаясь положением, они сами из себя создавали вице-роев, обставляли себя пышной обстановкой, требовали абсолютного поклонения, торжеств в честь свою и полного обожания. Закон и правительство они отодвигали на второй план, выдвигая только свою особу, внушая жителям, что только от одних их все зависит. Нигде так начальство не приучало преклоняться себе, как в Сибири, нигде оно не упражнялось более в самовластии, как здесь. «Сибирь не испытывала крепостного права, — говорит один из историков, — но она испытала гораздо худшее — административный произвол, так же, ежели не хуже, воспитывавший общество». Привычки своеволия распространились и на низших исполнителей; они шли от губернатора до отдельного заседателя. Если первые ограничивались безусловным приказанием и требованием покорности, последние вводили дисциплину и внушали к себе уважение страхом. Только одного Лоскутова почему-то прославили, но Лоскутов был один из типов того времени. В Западной Сибири был подобный же заседатель Ярцев. Сам образованный Геденштром высказывает мнение после Сперанского, что «филантропия неуместна в Сибири», «она вреднее холеры», что положение алтайских горных крестьян лучше, ибо горные правители «управляют крестьянами как хозяева и лозами могут, если хотят, принуждать к добру» (Истор. исслед. Т. II. Стр. 317). Это был общий взгляд тогдашних администраторов.

Таковы были и средства управления. Результат самовластия заключался в неограниченности власти главных сибирских правителей и в примерах необузданности, подававшихся низшим.

Второю главною чертою управления этой эпохи является наклонность к самой широкой регламентации, проходящей чрез всю историю. Новозавоеванный и пустынный край действительно сначала требовал устройства и деятельной инициативы правительства. Его необходимо было снабжать продовольствием, основывать промыслы, водружать гражданственность, но впоследствии привычка распоряжаться общественною жизнью вошла в нравы правителей и принята была за необходимую принадлежность управления. На Сибирь постоянно менялись взгляды, а поэтому предписывались новые меры и производились беспрестанные эксперименты. Сначала Сибирь считалась колонией звероловной, затем с начала XVIII века на нее имеют виды как на колонию горнозаводскую, далее обращают ее в колонию штрафную, потом земледельческую, наконец, примешиваются виды торговли с Азией и т. д. Все это давало случай каждому из администраторов вводить свои планы и перестраивать принудительно жизнь общества. Достаточно припомнить такие опыты, как десятинную пашню Сомойнова с приписью 3400 бобылей в обязательные работы, обязательное сеяние пеньки, приписки и переселение людей на рудники и заводы, чичеринское проведение дорог на Барабе, неудавшуюся ланд-милицию Леццано, в Камчатке искусственное создание казачьего войска с приписью крестьян и поселенцев, бесчисленные опыты устройства ссыльных, принуждения бурят обращаться к земледелию при Трескине, учреждение и распорядок лоскутовских поселений, продовольственное снабжение инородцев, казенные монополии, поддержание монополии и привилегий частных, как русско-американской компании, кяхтинского торга и проч., и проч. Регламентация частной жизни в прошлом столетии доходила до необыкновенной мелочности. В прошлом столетии делаются приказы не отлучаться крестьянам на ночь из дома; один управитель, как Леццано, заставляет обсаживать города березками, другой, как Трескин, планирует вновь город, ломает дома, отводит реку, преследует сеяние табака в огородах, вмешивается в домашнюю жизнь, преследует питье чаю. Лоскутов приписывает молитвы крестьянам, дает инструкции, как печь хлеб, ревизует квашню и т. п. Губернатор Чичерин с командою ездил наблюдать около города за полевыми работами крестьян. Наконец, при Трескине казна покупает весь хлеб в магазины для продажи частным лицам по высшим ценам ввиду «поощрения к хлебопашеству». Можно представить при этом, какие размеры принимала регламентация, как действовала на общество и какой простор давала злоупотреблениям.

Развитию злоупотреблений в стране способствовали ее отдаленность, отсутствие контроля и невозможность создать его. Власть сильная кому-нибудь должна была быть поручена. Обыкновенно она поручалась одному лицу. Это единоличное правление могло менее всего способствовать надзору и выбору безукоризненных агентов. На Сибирь, кроме того, утвердились с самого древнего времени воззрения, как на завоеванную и промышленную колонию. Нажива и побор развились сыздавна. Дух спекуляции переходил с частных лиц и на служилых людей. Воеводы торговали мехами, вином, зернью и проч. Они делали бесцеремонные поборы; впоследствии после преследований и кар, а также с учреждением бюрократического управления с Петра побор стал утонченный и скрытый. Нравы прежних служилых людей перешли и к старым приказным, при крутой реформе Петра, от бояр-воевод[126] к губернаторам. Отдаленная страна представляла все шансы скрывать злоупотребления. В случае доносов и жалоб канцелярский мир прикрывался целыми массами бумаг, запутывал дела перепиской, и казуистическая процедура облегчала выход взяточникам. Невозможно было уследить за подчиненными ни главному начальнику, ни правительству за главным начальником. Контингент служащих людей был постоянно один и тот же в отдаленной провинции, и людей добросовестных негде было взять. Существовало одно приказное сословие, которое только постоянно переливалось и перетасовывалось. Новые начальники привозили с собою свежих чиновников, но это всегда оказывались любимцы, на которых еще менее простирался контроль и которым еще более дозволялось, как Трескину. Надо заметить, что злоупотребления были источником настолько же обогащения и частных лиц. В Сибири промышленные люди создали кабалу и рабство инородца, торговое сословие жило монополиями. Все это было в связи с администрацией и взаимно друг друга деморализировало. Купцы в этом случае искали поощрения у правителей, закабаляя крестьян и инородцев, а правитель опирался на общество и устраивал стачку с богатыми. Так было при Трескине, который давал случай наживаться одним купцам и преследовал других. В злоупотреблениях были замешаны целые сословия. Правительство не могло знать, что совершается в Сибири, и скоро администраторы здесь выработали целую систему представлять и сочинять картину совершенно иную, чем представлял край. Отсутствие гласности представило все удобства для развития злоупотреблений.

Когда начинались жалобы и доносы недовольных, и недовольные эти являлись часто из того же торгового сословия, которое искало наживы и монополий, то местные власти разоблачали подобных людей, как лиц, заинтересованных в злоупотреблениях, припоминали их грехи, а потому и правительство имело часто основание не придавать значения жалобам подобных людей. Этим воспользовались впоследствии Трескин и Пестель, чтобы зажать рот всяким жалобам.

Таковы были главные черты системы, существовавшей до Сперанского. Эта система, как мы