Сибирь как колония - Николай Михайлович Ядринцев

представитель общества не мог быть приятен Трескину; он видел, что общество хочет с ним бороться. Придравшись к прежней подсудности Сибирякова, он предложил выбрать другого, но дума объявила, что она «делает новые выборы единственно из повиновения распоряжениям начальства». В то же время дума и магистрат отказались исполнить требование назначения купцов при осмотре пушных товаров, опираясь справедливо, что это неустановленная повинность. Таковы были официальные причины, которыми было прикрыто неудовольствие Трескина и Пестеля. Но тайные причины состояли в подозрении Сибирякова и Мыльникова в составлении доноса, посланного в министерство внутренних дел на действия губернского начальства.

Действительно, Трескин и Пестель выставили Сибирякова и Мыльникова «вредными нарушителями общественного спокойствия» пред высшим начальством. Пестель при этом решился оклеветать общество и указать, что благому его управлению мешают только безнравственность и пороки управляемых. «Какое местное начальство может установить порядок общественный там, где разврат и самовольство состязаются с законными распоряжениями, — писал он во всеподданнейшем рапорте 1808 г., — где уже меры кротких взысканий тщетно были испытываемы и где дерзость укоренилась в средоточии общественном? Одни только примеры неупустительного строжайшего взыскания с неповинующихся могут подать способы и надежду восстановить по времени колеблемое развратом спокойствие, которого желают многие, но которое теряется в собственном их расположении к заблуждениям». Пестель просил поэтому подвергнуть общество «чувствительным и примерным взысканиям», Сибирякова же «за явное возмущение и проч.» в пример другим, как равно и Мыльникова, разослать по уездным городам Иркутской губернии. Добившись их ссылки как бы «в насмешку над сосланными», Трескин доносил, что им выбраны города, удобные для продолжения коммерческих оборотов, но вместо того им не выдавали даже паспортов, прошения не принимались. Когда родственники Сибирякова хлопотали в Петербурге, Пестель храбро и бойко отписывался, что «иркутское общество только без них может находиться в спокойствии». Вступился за Сибиряковых Сперанский, бывший тогда в силе, вступился Державин, но Пестель умел представить все по-своему и даже постоянно обижался запросами. Сибиряков так и умер в ссылке.

Установив в глазах правительства свои воззрения на ябедников, Пестель и Трескин уже смелее начали преследовать своих врагов. Мы не имеем возможности подробно излагать все случаи, занесенные в материалы, даже в сухом изложении полные самых потрясающих подробностей и напоминающих какую-то мартирологию, да это и не относится к нашей цели, имеющей в виду рассмотреть только самую систему местного управления до Сперанского, не останавливаясь на частностях. Достаточно сказать, что так же, как в Иркутске, Сибиряков и Мыльников, в Тобольске нарушителем тишины выставлялся купец Полуянов. При Пестеле же был отдан под суд откупщик Передовщиков, взявший винные откупа в Сибири, которые Трескин предварительно отдал уездным местным откупщикам.

Председатель уголовной палаты Гарновский и прокурор Петров протестовали против неправильного начатия дела, но были удалены от должности. Передовщиков же притеснялся на допросах, его заставляли подписывать показания против себя и, наконец, разорив, сослали в каторжные работы (Ист. свед. Стр. 20–22 и прил.). Такие поступки власти не могли возбудить в местном населении особенного расположения к ней. Кроме того, у Передовщикова, Сибирякова и Мыльникова были родственники, знакомые, приверженцы. Все это называлось «партией недовольных», и употреблялись все меры, чтобы уничтожить ее. Из Иркутска были высланы брат Сибирякова в Жиганск и за ним купец Дубровский. Подвергся преследованию купец Киселев, человек умный, смелый и горячий. Не было благовидного повода поступить с ним, как с прочими, поэтому придумали другой способ. Киселева объявили сумасшедшим и посадили в больницу. Там он пропал без вести. Народная молва обвиняла в этой смерти Третьякова, доверенного и любимца Трескина, который был тогда смотрителем больницы. Гонения обрушились даже на людей мелких и незначительных, как, например, на какого-то титулярного советника Петухова; служа в уездном суде, он решил дело не так, как хотел Пестель. Петухов этот протестовал против решения уездного суда, постановленного в угоду губернатору: за это он был отрешен от должности, а когда он подал жалобу на высочайшее имя, — это послужило поводом к ссылке его в Туруханск, потом — в Мезень. Но и здесь преследует его Пестель. Когда он принят был в Мезени на службу, Пестель просит сослать его в Колу, «так как мезенская округа граничит с Тобольской губернией, и потому пребывание Петухова вредно для Сибири». Это была последняя попытка повредить Петухову. Пятилетние преследования потрясли его, несчастный сошел с ума. «Мы сообщили только крупные факты, — говорится в конце материалов г. Вагина, — которые в свое время наделали большого шума, которые заверены и официальными актами, и записками современников, и преданиями. Но сколько личностей, подобных Петухову, страдало и гибло бесследно, не сохранив о себе известий даже в архивной пыли!» Множество чиновников отдавалось под суд по самым ничтожным причинам: один — за неправильную переписку прошений, другой — за продажу чужой телеги, третий — за неприличные проступки, короче, за пьянство. Основною же причиной были подозрения в недоброжелательстве начальству. Трескин держался в этом случае такой тактики: он дозволял чиновникам наживу и злоупотребления, но тем самым держал их в руках. При малейшем недовольстве он их упекал. В этом случае прощались взятки, и всегда наказывались донос и недовольство.

Вся система Пестеля сводилась, таким образом, к тому, чтобы в Сибири предоставить своему губернатору распоряжаться при помощи огромной власти по своему усмотрению и во избежание жалоб подавлять их на месте, а что доносится в Петербург — самому перехватывать и перерешать. Таким образом Пестель отрезал Сибирь от всякого правосудия. Во время своего управления он устроил строгий надзор за всем, что писалось из Сибири; он оцепил Сибирь таможнями, начал перехватывать письма, тушил прошения и бумаги в присутственных местах, наконец, обрушился на челобитчиков. Благодаря этому долго не доходило ничего до высшего правительства без ведения Пестеля, который всему давал свои объяснения. По словам старожила С.С.Щукина, Трескин не мог видеть, чтобы печатали что-нибудь из Иркутска в газетах, особенно о ценах на хлеб, которые он выставлял по-своему. Ему не хотелось, чтобы кто-нибудь вел переписку с Петербургом, и, заподозривши, например, в этом монголиста Игумнова, «образованнейшего человека своего времени», как сообщает г. Вагин, его начали притеснять, отдали под суд, отрешили от должности и запретили въезд в Иркутск. «Ужасными мерами уничтожения непокорных, — говорит современник, выписка которого приведена в материалах, — при неограниченном доверии высшего правительства к представлениям Пестеля или — что все равно — Трескина в Иркутске наконец все части попали если не в формальную,