Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

— Вот враг народа, вот кто мешает нам жить… Мало сидел, еще посадим… Тварь недобитая! Кулак!.. Вы все видели?.. Милицию сюда…

Слух о драке Паштаева и Арачаева в мгновение ока облетел Дуц-Хоте. Табарк, Келика, Дихант и Соби плакали, ждали возмездия властей, нового ареста. Басил и Ески злились на старшего брата, не знали, что делать. С одной стороны, Цанка побили, с другой он сам был виноват, что затеял ссору, и главное — что-либо предпринимать было бесполезно, любой неверный шаг, тем более против советского руководителя, грозил неминуемой, беспощадной расправой органов власти.

В ту же ночь после долгих разговоров и колебаний решили Арачаевы направить к Паштаеву своего соседа Мовтаева Макуша с целью замирения или просто выяснения обстановки, словесной разведки.

Миротворец Мовтаев возвратился скоро.

— Я застал его прямо с дороги, — описывал он разговор братьям Арачаевым, — пьян, как свинья. Говорит, что никуда заявлять не будет, и все давно позабыл, однако если Цанка еще раз объявится в конторе, сказал, что изобьет его до смерти.

— Ну скотина, — зло фыркнул Ески.

— Еще посмотрим, — прошипел Басил.

На следующий вечер Цанка взял две бутылки водки и отправился в гости в директору местной начальной школы — Шидаеву Овте. Это было последнее место, где он еще мог трудоустроиться. Литра водки оказалось мало, спасли подпольные загашники хозяина. Напились до предела, разговор был впечатлительный, душевный, понятный только им двоим. Хаяли этот строй, истоптанную судьбу нации, большевистских пособников. В целом Цанка своего добился — Шидаев обещал устроить его истопником и заодно сторожем в своей школе.

Когда пьяный Арачаев, качаясь, еле добрел до дома, его ждали все родственники.

— Тебе прислали повестку в ГПУ, — озабоченно сообщил Басил.

Цанка одурманенным взглядом осмотрел всех, глупо улыбнулся и как был в одежде повалился на нары ничком, прикрывая свою бедовую голову обеими длинными худющими после заключения руками.

Всю ночь он стонал, во сне бредил, мучился, просил Дихант подать родниковой, студеной воды. На заре вновь явился Басил, просил, чтобы Цанка встал, отправился в райцентр, говорил, что шутить с чекистами опасно, упрекал брата в пьянстве, в распутстве. Однако старший брат отмахивался, лягался ногами, в похмельном бреду ругал всех и всё, грозил перевернуть все ЧК и НКВД вместе с ее прислужниками. Поняв, что все бесполезно, Басил сдался, плюнул на всё и ушел со всеми на работу в колхозное поле.

Цанка пришел в себя к обеду. С потерянным, виноватым видом вышел во двор, долго сидел в густой тени ореха, ни о чем не думал, только курил, тяжело кашлял, мучился от болей в голове и груди. Веки воспалились, стали тяжелыми, сумчатыми, снизу фиолетово-бордовыми. Глаза слезились, блестели немой печалью и непомерной тоской.

Под палящими лучами солнца он пошел к роднику, долго сидел на берегу, свесив в холодную воду костлявые длинные ноги. Потом долго купался, пришел в себя, стал в воде кувыркаться, брызгаться, кричать. Под вечер поднялся в горы, рискуя жизнью, ползал по козьим тропам, видел много дичи, жалел, что нет ружья. Под конец, в густых сумерках, забрел случайно, а может и нет, на скалу влюбленных, с гнетущей тоской вспомнил Кесирт, прослезился.

Мрак ночи ложился на землю. Дневной зной резко сменила горная освещающая прохлада. На западе, на дне длинного, искривленного ущелья, еще пылали слабым заревом слоистые неподвижные тучи. Все краски летнего яркого дня вмиг погасли, потеряли многообразие, цвет, жизнь. Всё стало черно-синим, бесформенным, ровным. Все краски стерлись, растворились в ночи, только покатые вершины гор еще с трудом выделялись на фоне дымчато-пепельного неба.

"Все стало однотонным, как при большевиках", — подумал невольно Цанка, постоял еще немного и вслепую пошел по каменистым, скользким от ранней прохлады тропинкам вниз к родному роднику, к Дуц-Хоте.

На следующее утро, в летний зной преодолев большое расстояние пешком, Цанка явился к зданию ГПУ. Прежнего мандража и страха почему-то не испытывал, наоборот, стремился побыстрее встретить неотступных надзирателей, вершителей судеб. В отличие от здания милиции, у чекистов в помещении царили торжественная тишина, чистота и таинственная, пещерная опустошенность. Дежурный лично проводил его до обозначенного в повестке кабинета, при этом был подчеркнуто деликатен, даже услужлив.

Арачаева ввели в большой, просторный кабинет. Через пару минут появился сухопарый пожилой мужчина с морщинистым серым лицом, голубыми острыми глазами. Он подошел к посетителю, протянул тонкую, влажную руку.

— Вы Арачаев?

Цанка утвердительно мотнул головой.

— Моя фамилия — Белоглазов Федор Ильич, можно просто Федор, — улыбнулся он одним ртом, — садитесь, можете курить, я сейчас приду.

Когда чекист вышел, Цанка, озираясь по сторонам, сел. Прямо под большим обрешеченным окном стояли спаренные два стола. На них валялось несколько чистых листков бумаги, стояли графин воды, пара стаканов, чернильница, лежали две перьевые изношенные, прокушенные по краям ручки. На стене висел застекленный портрет Дзержинского. В кабинете стоял застылый запах табака и бумажной пыли. Было видно, что здесь не работают, а проводят беседы.

Вскоре появился Белоглазов, следом за ним вошел молодой парень, чеченец. Последний сел за стол, сделал вид, что занят своим делом и что-то пишет.

— Так, Арачаев, — пожал свои тонкие ручки Белоглазов, — подходите вместе со стулом сюда поближе, располагайтесь поудобнее. Может, желаете водички или чаю?.. Курите, если хотите.

Цанка что-то невнятно промычал, как бы благодаря, понял, что затаенное волнение стало потихоньку овладевать им.

— Ну хорошо, гражданин Арачаев, скажите, пожалуйста, вы на работу устроились?

— Да, — тихо ответил Цанка.

— Куда, кем?

— В школу, истопником.

— А скотником быть не захотели?

Этот вопрос обжег Цанка, он резко вскинул голову, бросил тревожный взгляд в сторону Белоглазова, сжал плотно скулы, молчал.

— Так я не понял — почему вы не захотели стать скотником? — глядя прямо в лицо Арачаева, повторил вопрос Федор Ильич. — Я болен, здоровье не позволяет, — нашелся Цанка.

— А-а, понятно… А чем вы болеете?

— Легкие у меня плохие, простыл я, сильно болел, еще не пришел в себя, — жалобно говорил Арачаев.

— Это вы на Колыме заболели?

— Да.

— А какой срок был у вас?

— Какой срок? — прикинулся непонятливым Цанка.

— Срок заключения. На сколько вас осудили?

— Пять лет.

— А почему досрочно освободили?

Арачаев повел плечами, скривил в гримасе губы.

— Видимо за примерное поведение.

Наступила тягучая пауза. Белоглазов достал папиросы, медленно достал спички, закурил. Встал, заходил молча по кабинету, исподлобья наблюдая за Арачаевым. Его мохнатые, густые брови ливневой тучей повисли над сощуренными острыми голубыми глазами.

— Хорошо… А как вы добирались из Магадана?

— По-разному, — ответил быстро Цанка, оборачиваясь к стоящему сбоку чекисту.

— Как по-разному? Отвечайте подробнее.

— Пароходом до Новороссийска, а оттуда поездом до Грозного.

— А где вы сели на поезд?

— В Армавире.

Голос Цанка задрожал, подлая судорога схватила дыхание, какой-то ком подпер горло, он резко кашлянул, почувствовал, как легкий озноб пробежал по телу.

— А до Армавира как добирались?

— Как попало, по-разному.

— Хорошо… — Белоглазов глубоко затянулся. — А как вы добирались из Грозного?

— На телеге.

— На телеге или телегах?

— На телегах, — стал злиться Арачаев.

— А почему на телегах? Не хватало одной?

— Мне-то хватало, но земляки решили помочь, ехали попутно… Я даже не знаю, и не помню, пьяный был.

— Говорят, что вы много подарков навезли, денег.

— Откуда у осужденного деньги?

— Я тоже так думаю, — сел на свое прежнее место Белоглазов. — Так откуда деньги?

— Какие деньги? — постарался искренне возмутиться Цанка, — а вообще я ведь получал там зарплату, копил помаленьку… А подарки — так это мелочь детям, жене, матери.

— Ну хорошо, вот вам лист бумаги, ручка, напишите, пожалуйста, за что вас освободили и как вы добирались от Магадана до Дуц-Хоте… Только поподробнее, и с фамилиями и именами встречающихся и содействующих вам.

— Так я писать не умею, — сделал глупую морду Арачаев. — Как это не умеешь? — усмехнулся Федор Ильич, — а чьи это отчеты?

Он подал Цанке написанные им отчеты в бытность председателем колхоза.

— Так это было давно, с тех пор, как вы знаете, мне было не до ручки…

— Ничего, вспомните… Если что, товарищ Муслимов вам поможет, — Белоглазов мотнул головой в сторону чеченца, сидящего за спиной Арачаева, и вышел из кабинета.