Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

Стояла осень, тихая, погожая, малодождливая. Буковые и дубовые горные рощи вокруг Дуц-Хоте угомонились, затихли, стали прозрачнее, легче. Осенние деревья, как запоздалые девки, отгуляли расцвет и молодость, поняли, что приходит конец, взялись за ум, принарядились напоследок — стали цветастыми, разноцветными, видными. Однако все это уже не помогало, улетели птицы, нагуляли жир животные, устала природа от летнего буйства и зноя, требовала тишины, покоя, размышления.

Цанка тоже свыкся с гражданской жизнью, стал потихоньку подстраиваться под большевистский лад. Нигде не болтал, ни с кем не спорил, в конфликты не вступал. По возможности скрытно от всех ходил в лес на охоту, там же в дупле старого дуба прятал пятизарядную винтовку, оставшуюся еще от Баки-Хаджи — приносить ее в село, а тем более в дом, боялся. В выходные дни выгонял всех родственников, даже горделивых Басила и Ески, в лес на сбор диких даров природы. Чердаки Арачаевых ломились от собранных ягод шиповника, мушмулы и боярышника, грецких и лесных орехов, плодов каштана и груши, грибов. Охотиться ходил далеко от населенных пунктов, боялся, как бы не услышали в селе оружейный выстрел. Дома всем говорил, что ловит дичь в капканы. В принципе все всё знали, но до поры до времени молчали, считали, что Цанка и так отсидел немало, а нынче никуда не лезет, работает себе сторожем в школе, и ладно.

Как-то в один из понедельников, когда пришел в Веденское НКВД для отметки, встретился лицом к лицу с Белоглазовым. Улыбнулся чекист синеглазой, приторно-сладкой улыбкой, подал руку отвел в сторону.

— Ну как дела, Арачаев? Почему к нам не заходите, а только в милицию, или они для тебя милее? — смеялся он то ли искренне, то ли с издевкой.

Цанка в тон ему лицом улыбался, в душе страдал, не ждал он доброты от этих работников, знал прекрасно, что контакт с ними, даже самый задушевный, нежелателен, что хочешь не хочешь, а они обязаны искать врага, в этом их работа, их смысл существования.

— Ну что, Арачаев, говорят, всю дичь в лечу перестрелял, — говорил Федор Ильич, все так же загадочно улыбаясь.

— Ничего я не стреляю — на капкан ловлю, — заартачился Цанка, вынужденная, услужливая улыбка исчезла с его лица, оно приняло напряженно-жалкое выражение.

— Да ладно, ладно, как-нибудь разберемся, — Белоглазов посмотрел по сторонам, достал папироску, медленно закурил. — Ты вот что — надо одно дело сделать.

— Какое? — насторожился Цанка, ожидая самое неприятное.

— Нужен барсучий жир для лечения жены.

Арачаев облегченно выдохнул, инстинктивно напряженные плечи его расслабились, заметно опустились, теперь он действительно улыбнулся — просто, скупо, чуть даже по-детски.

— Все сделаю… Вы знаете, — Цанка забыл имя-отчество Белоглазова, — я сам после Оймякона страдаю легкими… Две-три недели назад начал пить жир — совсем другое дыхание появилось… Сейчас самый сезон, они жиру набрались, отъелись…

У Федора Ильича глаза расширись, загорелись, забегали так, что Арачаев заметил это, замолчал в замешательстве.

— Ой, Арачаев, за живое задел — я ведь сам страсть как люблю охоту… А кабаны есть?

— У-у-у, этого добра хоть отбавляй.

— А ты с собаками, аль как?

— Да у нас в лесу и собаки не нужны, постой на тропе с полчасика — сами прибегут. Тьма их там жуткая.

— А зимой на ночную засаду ходите?

— Конечно — это самое азартное! Так Вы собирайтесь, вместе пойдем.

Белоглазов сплюнул.

— Нельзя нам, нельзя, — при этом выразительно проматерился. — Слушай, Арачаев, а нельзя и кабанчика… Я, конечно, нескромен.

— Не волнуйтесь, — замахал руками Цанка, — только вот как привезти, у меня нет коня, даже телеги.

Белоглазов чуть задумался.

— У вас там новый председатель колхоза — Диндигов. Скажи ему, он доставит… Ну, а насчет барсука — срочно, пожалуйста, жена хворает.

— Не волнуйтесь.

Распрощались коротко, как заговорщики. Когда Цанка чуть удалился, услышал:

— Арачаев, постой, иди сюда.

Он торопливо, как юноша, бойко вернулся, не бежал, но был близок к этому.

— Ты больше по понедельникам в милицию не ходи.

— Как это? — удивился Арачаев.

— Я все решу, — сухо, негромко сказал Федор Ильич.

— Большое спасибо.

— Ну, давай.

Через два дня новый председатель колхоза Диндигов Али и Цанка ночью погрузили на телегу двух молодых освежеванных кабанчиков, двух барсуков — послали в райцентр.

На следующий день, к удивлению Цанка, даже жена его Дихант знала об этом скрытом от всех мероприятии, смеялась, говорила, что воняет от него свиньей.

А еще через день ночью, когда Цанка был на работе, у калитки школы со скрипом остановилась бричка, с нее грузно соскочил мужчина, хромой походкой заковылял спешно к зданию. Сквозь мутное, засиженное за лето мухами окно своей кочегарки Цанка увидел качающуюся тень, узнал председателя колхоза Диндигова, выбежал навстречу.

— Не думал я, что среди Арачаевых может быть такой болтун, не думал, — стал возмущаться он издалека, только увидев в дверях школы Цанка. — Как ты посмел? Ты что, дурак что ли?

— Ты о чем? — удивился Цанка.

— Сам знаешь о чем, — бурно махал руками здоровенный председатель.

В темноте не видно было его лица, только несло водкой и какой-то острой закуской.

— Не знаю, скажи спокойно.

— Вся округа говорит о том, как мы кабанов отвезли чекисту… Ты знаешь, что теперь будет?

— Я сам удивлен, вчера ночью даже жена меня подколола… Сам в недоумении.

Наступила пауза, оба не смотрели друг на друга.

— Так как это могло разойтись? — взмахнул Диндигов руками, ударил ими сильно по крупным бедрам.

— Не знаю, разве что этот чекист Муслимов разболтал.

— В этих горах ничего не скроешь, даже с женой спать опасно — подглядывать будут.

— Не знаю, как это разнеслось, однако я клянусь, что словом ни с кем не обмолвился, даже с братьями.

— Да я верю. Знали об этом только четверо: ты, я, Белоглазов и его помощник. Значит, этот Муслимов.

— Не знаю, я теперь даже стен боюсь.

— Ладно, разберемся… Точнее, с нами разберутся… Вот это беда — на ровном месте… Какого черта ему эти кабаны сдались, да и ты хорош, ввязал меня в эту историю.

— Так ведь он сам попросил, — оправдывался Цанка.

— Ладно, спокойной ночи, — неласково буркнул Диндигов исчез в темноте.

Всю ночь не спал Цанка, ворочался. Оказалось не напрасно, наутро нагрянул домой наряд милиции, перерыли весь дом, искали оружие. Ничего не нашли, однако уходя забрали мешок кукурузной муки и все сушеное мясо диких животных. Перед уходом объявили — если еще раз узнают, что Арачаев ходил в лес, то будут действовать со всей пролетарской строгостью, то есть как обычно — арестуют.

— А если за дровами? — наивно интересовался Цанка.

— За дровами только по письменному разрешению лесхоза и при нашем уведомлении… И еще, каждый понедельник в девять ноль-ноль на регистрацию в райотдел, твои каникулы кончились. Тем не менее эти угрозы не возымели действия на Арачаева. В неделю раз он обязательно уходил в лес. Без мяса, без еды большая семья не могла бы существовать. Однако не это было главное. В лесу он чувствовал себя человеком: свободным, счастливым, полноценным. Только там, среди дикой, чистой природы, он обретал желанное спокойствие, душевное равновесие. Без леса, без этих гор, без этих изнурительных, рискованных переходов по узким звериным тропам он не представлял себе жизни. Азарт охотника овладел им, дикая природа оказалась сродни его характеру, его мировоззрению. Только это осталось его единственной отрадой и забавой в жизни.

Ходил Цанка на охоту только один, даже собак не брал, к тому же тех настоящих охотничьих собак, как у его деда Баши-Хаджи, в округе и не осталось. Кругом были одни безмозглые дворняги. Иногда во время прогулки по горам его обуревала авантюрная мысль найти золотого барана Чахи, тогда он целыми днями в беспорядке где-то копался, строил планы, выпытывал, чертил какие-то схемы. Устав, ругал себя, корил в алчности и дармоедстве, вновь увлекался охотой, с наслаждением бегал по скалистым просторам.

…В самом начале зимы в школу пришло сообщение, что из Грозного в Дуц-Хоте направили нового директора — женщину. (До этого функции директора выполнял абсолютно безграмотный завхоз — Дибиров Мухарбек.) В послании, доставленном в школу участковым милиционером, на магическом бланке райисполкома сообщалось, что прислана по распределению наркома образования Кухмистерова Эллеонора Витальевна — директор начальной школы селения Дуц-Хоте, Веденского района, и что она в данный момент ожидает организации транспорта для переезда из общежития Шалинского РИК до места назначения. В конце письма предписывалось всем органам власти содействовать исполнению данного письма.

После долгого собрания завхоза и трех учителей местной школы было выработано мудрое решение — послать в Шали сторожа-истопника Арачаева.