Прошедшие войны - Канта Ибрагимов

— Это телефон? — удивленно спросил Арачаев.

— Да, это спутниковая связь, — отвечали журналисты.

— И куда вы можете звонить?

— Куда угодно.

Цанка вспомнил своего любимого внука. Ему очень захотелось еще хотя-бы раз услышать родной голос.

— А можно позвонить в Турцию, к внуку.

— Если есть номер телефона, то нет проблем, — улыбнулся русский журналист.

С замирающим сердцем Цанка достал из внутреннего кармана отлежалый, потемневший с краев листок бумаги.

Через минуту в трубке послышался незнакомый голос.

— Мне нужен Арачаев. Позовите Арзо, — кричал изо всех сил на чеченском и русском языках Цанка.

На другом конце его не понимали. Тогда у старика трубку взял иностранный журналист и заговорил по-английски, затем обратился к Цанке.

— Он говорит, что ваш внук уехал на Родину выручать попавшего в беду одинокого деда… Дед это видимо вы?

— Этого не может быть, — вскричал старик, — спроси когда он уехал?

— Говорит неделю назад… Также сообщает, что к внуку звонили из России и он был в курсе всех событий.

Арачаев удивился, стоял долго в рассеянности.

— А можно позвонить в Уренгой? — снова взмолился старик. В трубке послышался знакомый голос сына.

— Дада ты где, где? — встревожено кричал Долмат.

— Я то дома, в нашем селе. У меня все нормально. Лучше скажи где Арзо?

— Не знаю. Кто-то из нашего села сообщил ему что ты остался один в Дуц-Хоте, и он говорят поехал к тебе.

— Да как это можно? Он что сдурел? Здесь ведь война.

— Не знаю, дада, — печально ответил Далмат, — сам себе здесь места не нахожу… Ты то как там. Лучше бы приехал к нам сюда. Ты не представляешь, как мы здесь извелись. Откуда ты звонишь?

Еще о чем-то говорили, но Цанка уже ничего не слушал, не соображал. Все мысли были о внуке. Он ничего не мог понять. Знал только одно, что Арзо отчаянный до безумства. "Неужели он приедет сюда? Только не это". - носилось в голове старика. В ранних сумерках журналисты уехали. Расставаясь они сказали Цанке,

— Завтра утром федералы войдут в село. Они после вчерашнего нападения боевиков злые, никого не пощадят. Может быть Вы с нами поедете, мы Вас довезем до нейтральной территории.

— Спасибо Вам ребятки, — выдавил из себя жалкую улыбку старик, — Берегите себя, и говорите миру правду. Только правда эта с разных точек зрения видится по-разному. То что нам хорошо — другим плохо, и наоборот. А в целом — чужое горе — не горе. Просто слова… Прощайте.

Вечером Цанка не разжигал огня, ничего не ел, не пил. Все мысли были о внуке. Даже во время молитв он думал только об Арзо.

А к вечеру на улице резко похолодало. Подул с северных равнин морозный ветер. Недалеко от дома Арачаева, прямо в селе, завыл протяжно волк. Его вой пискливо подхватили многочисленные голоса шакалов. Новые хозяева объявились в Дуц-Хоте.

Цанка накинул на себя старый, поношенный тулуп, свернулся калачиком на нарах, и долго лежал в тяжелых раздумьях. В трубе уныло запел ветер, в сенях, возле мешка с кукурузной мукой пищали осмелевшие мыши. В окно рвался ветер, на улице была сплошная темень. Незаметно старик забылся, погрузился в сон. А во сне ему вновь снилась прошедшая молодость, эта в горестях, и в радостях прошедшая жизнь. Он оказался на войне, и шел в бой, шел с одной гранатой на танк, а потом рвался в рукопашный бой… Ему снились войны… Прошедшие войны… Как много их было и есть?!

Прошедшие войны… О них говорят только те кто остался в живых. Кому повезло. Поэтому они говорят о войне с бравадой, гарцуя своей смелостью, удалью и отвагой. А что сказали бы те, кто погиб в молодости под гнетом оружия? Наверное тоже, что и их матери… Прошедшие войны вызывают интерес только у историков, а будущие войны удовлетворяют интерес богачей… И все-таки, легко говорить о прошедших войнах, о далеких войнах, и как тяжело пережить войну… Когда они кончатся? За прошедшие войны!

Недолго блаженствовал Арачаев в упоении свободы и счастья. Всего два-три дня.

В первый же вечер — не успел Цанка переступить порог отцовского дома, как все односельчане, родственники, знакомые — хлынули в дом. Не дав усталому пришельцу опомниться, помыться, оглядеть родных, детей, толпа соседей, сочувствующих и просто любопытных, наполнила двор, дом и всю округу. Задавались одни и те же вопросы. Женщины в основном плакали, мужчины сохраняли строгость, меж собой удивлялись. Каждый пытался дотронуться до Арачаева, мечтал в душе разделить его удачу и блаженство возвращения домой из столь губительных мест.

Счастью Цанка не было предела. Сидел он между плачущей матерью и смеющейся сестрой, а рядом важно стоял младший брат — Басил. Вокруг крутилась Дихант, она тайком поглядывала на неожиданно вернувшегося мужа, не могла скрыть своего торжества: то плакала, то заливалась смехом, обнажая чуть ли не последние, коренные зубы.

А сам Цанка пытался сохранить строгость, однако это у него не получалось, глаза невольно следовали за маленьким карапузом, бегающим меж людей. Только по возвращении домой узнал он, что Дихант родила ему еще одного мальчика и что шел ему уже третий год, назвали его Гелани. Старшие дети тоже повзрослели, со смущением смотрели на малознакомого мужчину — отца. Дочь — Кутани, с трудом преодолев робость, подталкиваемая матерью, первая подошла к Цанке, слабо обняла сидящего на нарах отца, с непонятными чувствами вдыхала незнакомый запах табака, спиртного и еще чего-то терпкого, даже едкого. Потом, пряча глаза, подошел Дакани.

При всем селе Цанке неудобно было ласкать детей, у чеченцев это не принято. Однако он не мог скрыть своей радости, ласки и нежности к детям, к матери.

Ближе к полуночи остались только близкие родственники. Тихо беседовали, делились новостями, вспоминали не вернувшихся из-под ареста родственников, плакали. Позже остались мать и старший сын одни. Усталый Цанка лег на нары, прикрыл глаза. Керосиновая лампа вяло догорала, то вспыхивала, то гасла. Табарк все суетилась вокруг: с нежностью укрыла легкой простыней длинное, худое тело сына, села у изголовья, со слезами на глазах легонько погладила голову Цанка.

— Как ты изменился — сын мой! Как ты состарился! — тихо шептала она. — Поседел весь… А куда делись твои курчашки?.. Видно, хлебнул ты горя изрядно. Будь прокляты эти гады крысиные, подонки недобитые… Слава Богу, что ты вернулся! Как я страдала… Пять раз в день на каждой молитве Бога о тебе просила…

Цанка раскрыл глаза, слабо улыбнулся, сжал нежно руку матери.

— Видно, из-за этих молитв, мама, я один остался жив из нескольких тысяч людей.

— Слава Богу, слава Богу! Как я счастлива, как я рада, — зарыдала Табарк.

Керосин в лампе кончался, очень вяло вспыхивал, гас и вновь хило озарял маленькую комнату.

— Нана, куда ты положила мой сверток? — вдруг спросил Цанка, вставая.

— Под нарами, — шепнула мать.

— Давай сюда.

Табарк проворно полезла вниз, долго возилась, наконец вылезла, стряхивая пыль, протянула увесистый сверток сыну. Цанка взял бережно в кулак обернутый в грубую ткань пакет, подкинул играючи в руках, улыбнулся.

— Нана, это золото, — радостно сказал он.

— Тихо, не шуми, — взмолилась Табарк, — вижу, что не железо.

— Об этом знаем только ты и я. Больше никто… Понятно? Табарк молча кивнула головой.

— Я сейчас пойду и спрячу этот сверток у себя на хуторе в курятнике, — продолжил шепотом Цанка.

— Может сегодня отдохнешь, сынок, — взмолилась мать.

— Некогда отдыхать… Пойду я.

Когда на востоке забрезжил небосвод, Цанка был в родной хате. По очереди ласкал сияющих детей, не мог налюбоваться ими, целовал всех, особенно младшего. Потом с облегчением скинул с себя все казенные, вонючие одежды, сел в медное большое корыто. Дихант обливала его накануне подогретой и уже успевшей остыть водой, что-то говорила, то плакала, то смеялась, а Цанка, закрыв глаза, наслаждался, чувствовал, как вместе с мыльной пеной и водой стекает вся грязь пережитых страданий и горечей. В один момент он совсем забылся и ему показалось, что его купает Кесирт. Цанка машинально с закрытыми глазами стал искать в темноте ноги любимой, обхватил всей кистью женскую ножку ниже колена, мечтал ощутить упругость рельефной ноги, а сжал дряблую, худосочную икру. Мечтающая о ласках Дихант коленками прижалась к худой спине мужа, как и прежде неумело, с наигранностью и угловатостью в движениях прилипала к любимому. Цанка с трудом отстранился, лег спать. Чуть позже рядом легла жена, всем телом прижимала мужа к стене, дышала в лицо, целовала без вкуса.

В курятнике громко захлопал крыльями петух, протяжно прокукарекал. Дихант засмеялась.

— Ты что там в курятнике делал? — съязвила она.

Цанка глубоко вздохнул, хотел отвернуться от навязчивой жены, однако она не позволила.