Светлолесье - Анастасия Родзевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Позже Фед со вздохом поведал мне сказание о Ночи Папоротника, легенду о том, как владычица ночи полюбила бога, младшего Соловича, и как это раскололо небеса.
– Значит, любовь способна разрушать, менять и создавать? – спросила я тогда Феда. – Она сильнее колдовства?
– Настоящая – наверняка, – ответил наставник.
Тогда я услышала легенду о Ночи Папоротника в первый раз. Или не в первый?
– Лесёна.
Я открыла глаза. Надо мной склонилась Инирика. Она выглядела почти так же, как и в прошлую нашу встречу, только морщин возле тонких губ стало чуть больше. Похоже, она так и не оставила привычку их поджимать. Вот и сейчас, когда она удостоверилась, что я очнулась и нахожусь в здравом уме, на ее лице вновь застыло укоризненное выражение.
– Поднимайся, Лесёна.
Я закашлялась. Мокрая пыль щекотала лицо, раздражала горло, зудела в носу. От сладковатого привкуса, похожего на земляную грушу, меня едва не вырвало. Чудь побери, меня явно пытались разбудить при помощи колдовства и снадобий.
– Где Альдан? – задала я первый вопрос.
– Не знаю, о ком ты, – Колдунья встала, откинув за спину длинную русую косу. – Тебя нашли у Обители. Лесёна, кто еще знает, где мы находимся?
Через щель в породе она смотрела куда-то, откуда доносились постукивания и встревоженные голоса. Я огляделась: мы находились в темной каменной горнице; от постели пахло терпкими духом подземного источника; по стенам ползли тлеющие узоры корней Древа. Обитель.
– Где Минт? Ольша? Что случилось?
Была река. Чудь. Заклятье. Лес…
– Лесёна. – Инирика повернулась ко мне, и я осеклась от колючего, словно репей, взгляда колдуньи. – Кто привел тебя к Обители?
Сухие пальцы по-паучьи пробежались по моим волосам, по шее и сомкнулись на плечах. Я хотела встать, но тело сопротивлялось, все еще силясь вытолкнуть из себя жгучую пыль.
Глаза Инирики оказались вровень с моими.
– Чего ты молчишь?
Я попыталась отстраниться, но колдунья сжала мой подбородок и повернула его к себе. «Хватит, хватит, хватит», – хотела крикнуть я, но голоса снаружи отвлекли Инирику, и она выпустила меня.
– Тебя нашли у самого входа три дня назад. И с собой у тебя были только эти таблицы.
Колдунья положила мне на колени железные письмена.
– Дарен.
– Дарен?
– Колдун из Линдозера. Полуденный царь.
Инирика побледнела.
– Он… Фед здесь? – спросила я. – Он говорил о Печати?
– Отдыхай. – Колдунья указала мне на дымящуюся кружку, осмотрела мои порезы на руках и, сравнявшись цветом со своей льняной сорочкой, поспешно вышла из каменной горницы.
– Инирика! Постой! Алый Ворон…
Смутно помнилось, как утопленницы утянули на дно Мафзу, как кричала Ольша, как я сама, поддавшись некоему зову, бежала через лес. Там были Дан и Дарен. Альдан!
Я должна была привести подмогу. Поговорить с колдунами!
Но каменный проход затянулся.
– Матушка, открой, – прошептала я. – Пропусти!
Гора молчала: слово старшей колдуньи заперло ее. Я оказалась одна в каменной комнатке не то пленницей, не то добровольной затворницей. Здесь, под защитой каменных стен, Ворону нипочем до меня не добраться. Но тягостно сидеть без дела. Ради того ли матушка разбудила мои силы? Ради того ли я столько дорог прошла по Светлолесью? Буду бояться теперь тени древнего чудовища? Бежать от него все дальше, прятаться все глубже? Да только себя я при том живой не чувствую! Что колдунья без зова, без природы, без нитей колдовства? Разве дар для того мне был дан, чтобы я заживо себя схоронила?
– Матушка.
Где-то в горе стоял могучий дуб, высотой в двадцать мер человеческого роста. Он не был простым деревом, его ветви опутывали и поддерживали своды пещеры. За сотни лет кора превратилась в камень, под которым жидким золотом сияло обережное колдовство. Душа Галлаи. Я наполовину представляла эту картинку в голове, чем видела наяву.
Корни проходили через всю гору, давая свет и тепло. Древо не разрешало мне пройти, значит, была причина. Я поклонилась, затем прикоснулась к одной из нитей.
– Скажи, матушка.
По горе прошел гул.
Горы, древние стражи, видевшие тысячи и тысячи лет, говорили. С землей и водой прорастали они в сосны и шептали, шептали о таинствах костров, о волчьем плаче, о погасших звездах, о недоступной человеку потаенной дикой жизни.
И часть меня знала этот язык. Кровь – такая же древняя, как и горы.
В шуме покачивающихся сосен на скале мне слышался язык, который не в силах разобрать никто из ныне живущих.
Я закрыла глаза и запела.
Моя песня некрасивая и нестройная.
Но ее песня – ответ.
Тысячи поколений предков боролись за жизнь на этой земле, и их память тоже со мной, корнями, невидимыми узами, сцеплена с душой. И на миг мы поняли друг друга, ведь во тьме времен мы уже встречались.
Я открыла глаза, и просьба замерла на губах, не рожденная.
И тогда гора сдвинулась, с тихим скрежетом открывая заколдованную дверь.
Все замки́ ныне разомкнуты, все ключи – на руках.
Я почуяла, что матушка-гора вдруг стала податливой, открылась и позволила изучить ее. Стала Путем.
Я поднялась и, прижимая к себе таблицы, нырнула в ход. Не было звуков, выдающих присутствие других колдунов. Гора замолчала, и только гул моих шагов наполнял пещеру. Сначала я шла, потом бежала, но догнать Инирику не получалось. Неровные стены едва заметно мерцали. Воздух становился холоднее, а потом матушка-гора вывела меня к читальне. К одной из самых старых, глубоких, которые чаще звались «норами» и были набиты малопонятными таблицами в духе моих.
Я оглянулась, не понимая, по какой причине оказалась здесь, и полки почему-то пустовали, и колдунов Обители не наблюдалось.
Ответ не заставил себя долго ждать.
– Фед?
В глубине читальни, за столом, дремал мой наставник. Свеча залила воском стол и груду свитков на нем. Я разглядела руны на расканийском, святоборийском и даже на червенском языке Закона.
– Далеко ты забрался, наставник, – тихо произнесла я.
Фед проснулся. Мгновение он смотрел на меня рассеянным взглядом, а потом порывисто встал и стиснул в объятиях.
– Это правда ты? Или я все еще сплю?
– Это я, наверное, сплю. Не припомню, чтобы ты был книгочеем.
Я еще раз окинула взглядом стол. Наставник смутился, одной рукой набросил на записи засаленную карту Светлолесья. Сам он выглядел ничуть не лучше: грязные волосы, несвежая одежда. Бывали дни, когда Фед выглядел и похуже, но тогда к неприятным запахам
