Великий лес - Борис Саченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В том, что случилось, он видел и свою немалую вину. Иной раз, встречаясь с мирными людьми, особенно стариками, детьми, головы не мог поднять от стыда, посмотреть им в глаза.
«Так это же чужие, незнакомые. А если б мать, отца, сестру встретил?.. Что бы я им говорил, куда девал глаза?..» — терзался укорами совести Алексей Заспицкий.
Единственное, что хоть немного успокаивало и утешало, — что ненадолго оставляют они родные места, близких людей, что скоро вернутся. Прогонят фашистов и вернутся.
«Вернемся, иначе быть не может!» — верил, твердо верил Алексей Заспицкий. И чтобы это произошло как можно скорее, учил своих подчиненных воевать, при случае не уклонялся от стычек с врагом, вступал в бой, стараясь не пропустить дальше, удержать позиции, как можно больше уничтожить фашистов.
XVII
Очнулся Евхим Бабай от холода. И, должно быть, еще оттого, что очень хотелось пить. С усилием разнял веки — было темно.
«Где я?»
Как сквозь сон, припоминалось вчерашнее — грозный, властный окрик при входе в Ельники, требование отдать ружье, потом драка прямо на улице местечка…
«Женка хоть и дура, а верно говорила — не ходи, а то доходишься, — снова припомнилось Евхиму. — Тьфу, и надо же…»
Повернулся, хотел подняться, встать — и не смог, Болела шея, болели руки, болело, кажется, все тело, до чего ни дотронься.
«Так избили. И за что?»
В голове было муторно, во рту противно, солоно.
«Воды бы… Кружку ледяной криничной воды… Воды… Воды!..» — повторял он, и уже не мысленно, а вслух, во весь голос:
— Воды! Воды-ы!
Казалось: дай ему кто-нибудь воды — сразу бы ожил, стал здоров.
— Воды! Воды!.. — выл, скулил он по-собачьи, ничуть этого не стесняясь, не испытывая неловкости.
Но никто его не слышал, никто не спешил принести того, что ему было так нужно, чего он желал, жаждал.
«Где я? Куда меня швырнули? Неужели поблизости мет никого, кто помог бы, дал бы напиться?»
— Воды! Воды-ы!
Стал щупать, шарить вокруг себя руками, пытаясь понять, догадаться, где он находится.
«Твердо… Нет, это не земля».
«В холодную его!» — всплыли в памяти слова, услышанные, когда его тащили, волокли куда-то после драки.
«Значит, я в холодной. А где она, холодная? Видно, возле милиции… Ай-ай, надо же… И избили ни за что «и про что, и ружье отобрали… Да еще и в холодную бросили…»
Не выдержал — кое-как перевернулся, преодолевая боль, пополз. Но холодная была не велика: куда ни ткнись — всюду стены.
«Боже мой, какая-то мышеловка! Как же отсюда выбраться? И пить…»
— Воды-ы! Воды-ы! Дайте воды-ы! Отчаявшись, несколько минут лежал без движения. «Что… что делать?.. Да если я не напьюсь, я обезумею, совсем дойду тут…»
Снова пополз.
«Где-то же должна быть дверь…» Нащупал ступеньки, полез по ним выше, выше. Дверь! Забарабанил что было сил кулаками.
— Воды-ы! Дайте воды-ы! — орал как резаный. Послушал — нет, никто не отзывается, никто не идет.
Снова отчаянно забарабанил кулаками в дверь, истошно заорал:
— Воды-ы! Дайте воды-ы!
Но его никто не слышал. А может, и слышал, но не отзывался. И он, Евхим, выбившись из сил, сполз в изнеможении со ступенек опять на твердый холодный пол, опять не то потерял сознание, не то заснул…
* * *— Вставай! Эй, вставай!
Открыл глаза — в дверном проеме стоял, широко расставив ноги, держа перед собою винтовку, какой-то субъект.
— Кому говорю — вставай! — горланил, надрывался субъект.
Через силу поднял голову, сел — не во сне ли это? И почему все так болит?
«А-а…» — сообразил, вспомнил наконец Евхим, что произошло вчера и почему он здесь, в незнакомом казенном помещении, с тупой, нестерпимой болью во всем теле.
— Сколько тебе говорить — вставай! — кричал, негодовал субъект. — И на выход — быстро!
Еле-еле, с помощью рук, поднялся. Шатаясь, неверной походкой пьяного двинулся к ступенькам, стал подниматься наверх, к двери.
— Что, не научили еще слушаться?! — ворчал незнакомец. — Ничего, вот отведу к начальнику, с полуслова все станешь понимать. Шелковым станешь. Он тебя научит! Да шевелись, шевелись! А то ни жив ни мертв. — Субъект отошел в сторону, пропустил Евхима Бабая вперед. — Стой! — гаркнул во все горло.
Евхим остановился, зажмурился — так ударил по глазам после мрака свет хотя и осеннего, но яркого солнечного утра. Подумал про себя: «Тот, что вчера встретил при входе в Ельники, ружье отнял, бил, или другой?»
Незнакомец между тем прикрыл, а потом и запер на замок дверь, снова гаркнул во всю свою луженую глотку:
— Вперед! И не вздумай бежать — пристрелю. Как куропатку, пристрелю! Руки, руки вверх! — и дулом винтовки ткнул Евхима под бок.
Евхим открыл наконец глаза, поднял руки, пошел по затравенелой тропинке, спотыкаясь, как пьяный.
— Направо! — скомандовал незнакомец с винтовкой, когда подошли к какому-то зданию, обшитому тесом и покрашенному в желтый цвет, — не к милиции ли?
И Евхим Бабай наконец узнал — тот, тот самый субъект ведет его, что вчера задержал, бил, отнимая ружье.
— Куда ты меня ведешь? — спросил, потеряв терпение.
— Увидишь, все увидишь! Да руки, руки не опускай, держи над головой! — орал незнакомец. — Подымайся на крыльцо! И давай прямо, к начальнику.
Поднялся по мокрым ступенькам — видно, недавно помыли — на крыльцо, вошел в тесный сумрачный коридор, двинулся дальше. Двери слева, двери справа, А где, за какой дверью начальник? Как-то так уж сложилось, что ни разу и не был он, Евхим, в милиции, бон миловал, хотя и близко, ох как близко ходил, не раз казалось: вот теперь-то непременно арестуют, ничто уже не спасет. И все же… До милиции дело не доходило.
— Налево! — командовал, правда уже не так крикливо, потише незнакомец с винтовкой, почти наступая на пятки Евхиму. — В следующую дверь! — прошипел он, видя, что Евхим останавливается, хочет повернуть назад, к той двери, которую уже прошел. — Сюда! — услужливо забежал вперед, открыл дверь, спросил у кого-то тихо, с подобострастной улыбкой на лице: — Кондрат Астапович, можно?
— Давай его сюда! — сыто прохрюкал тот самый, видно, Кондрат Астапович.
У Евхима поджилки затряслись.
«Куда я попал? Да меня, похоже, как арестанта водят. А за что? За свое жито девка и побита».
Переступил порог, вошел в комнату, исподлобья оглядел голые белые стены, большой стол напротив окна. За тем столом, сложив перед собою руки, сидел человек и вроде чего-то нетерпеливо ждал. На миг, на один, кажется, единственный миг задержались на человеке глаза Евхима Бабая, но этого было достаточно, чтобы понять: тут жалости не жди. И жаловаться ни на что тоже не надо. Этот согнет, скрутит в бараний рог и глазом не поведет.
— Н-ну? — хрюкнул снова человек за столом. — Рассказывай, кто ты такой и откуда.
И поднял на Евхима Бабая глаза, прошил его насквозь.
Евхим не привык иметь дело с начальниками, не привык отвечать на какие бы то ни было вопросы. Смутился, затоптался на месте. Все, что нужно было сказать, напрочь вылетело из головы. Не находил слов, не было их, и все тут! Вернее, слова-то были, но какое из них выбрать, какое из них окажется спасительным?.. Этого-то Евхим Бабай и не знал.
— Фамилия? Из какой деревни? Куда и чего шел в Ельники? — хрюкал и хрюкал, сыпал вопросами сидевший за столом — Кондрат Астапович.
— Я… я… — наконец раскрыл рот, промямлил Евхим Бабай. — Я из Великого Леса…
— Из Великого Леса? — вытаращился, даже привстал Кондрат Астапович, и тут-то Евхим Бабай увидел, что он изрядно грузен, толст и, как показалось, коротконог. — А это не ты там мосты палил?
— Что вы! — отшатнулся Евхим Бабай.
— А кто же, кто их сжег? — не спускал глаз с Евхима Бабая Кондрат Астапович.
— Кто? — Секунду-другую подумал. — Это… Иван Дорошка… И Василь… Кулага…
— Кто такие? — уже мягче спросил Кондрат Астапович.
— Председатели… Один — сельсовета, второй — колхоза…
— А они что, в Великом Лесе, не в армии?
— Не-е, не в армии… По селу ходят, страх на людей нагоняют. Грозятся… И мосты спалили, чтоб немцы в Великий Лес не пришли.
— Не брешешь? — Кондрат Астапович так смотрел на Евхима Бабая, что тому было не по себе.
— С чего это мне брехать?
— А сам ты не из их шайки?
— Не-е… — замотал головой Евхим Бабай. — Я лесник, Евхим Бабай.
— А чего ты в Ельники шел?
— К коменданту немецкому. К немцам… Чтоб не волынили, скорее в Великий Лес приезжали…
— К немцам, говоришь? — не верил Кондрат Астапович. — А почему ты с ружьем был?
— Как в лес всегда ходил и хожу, так и шел…
— Ты мне зубы не заговаривай. Ты что, не знал — нельзя теперь с ружьями ходить. Ружья сдать надо. Кто не сдаст — расстрел.
