Принцесса викингов - Симона Вилар

Утром ее разбудила Ингрид. Расширив глаза и забавно надувая губы, она поведала о том, что вчера произошло между братьями.

— Неужели все дело в том, что Ролло обиделся из-за этого обруча? — недоумевала девушка. — Отец пытался примирить их, но оба были разъярены, как медведи, вылезшие из берлоги до срока. Атли даже сказал, что больше не считает Ролло родней, и успокоился лишь тогда, когда его брат уехал. Но что же все-таки произошло, Эмма?

Не получив вразумительного ответа, она тут же застрекотала о своей свадьбе — а что иное могло сейчас занимать все помыслы Ингрид?

Из ее слов следовало, что мало кто в Байе понял, что же случилось в действительности. Однако Эмма беспрестанно ощущала напряжение, возникшее вокруг нее, слышала перешептывания за спиной. Было и другое — теперь, когда от нее отказались и Ролло, и Атли, она уже не имела никакого значения в глазах их соплеменников. Старый Ботольф порой окидывал ее недоуменным взглядом, словно раздумывая, как с ней в конце концов поступить. Выручало то, что ее взял под свое покровительство Бьерн Серебряный Плащ.

— С первым теплом мы с Ингрид отправимся в доставшееся мне в приданое селение, лежащее на границе с Бретанью. Я возьму тебя с собой. Но помни, это совсем рядом с монастырем, куда удалился Атли…

Ей и самой казалось удивительным, откуда у нее берутся силы ходить с высоко поднятой головой, хлопотать по хозяйству, распевать по вечерам. В глубине ее сердца свила гнездо боль, но на щеках от улыбки появлялись ямочки. Никогда и никому она бы не призналась, как ей худо, и, только уединяясь в стабюре, давала волю тоске и отчаянию, ибо даже в печали по Ролло был привкус наслаждения.

А вскоре грянул свадебный пир младшей дочери Ботольфа и Бьерна Серебряного Плаща. Наконец-то скальд облачился в свое легендарное одеяние из ромейской парчи, богато расшитое крупным жемчугом. Ингрид в золотом венце на распущенных волосах, словно принцесса альвов, светилась счастьем и ликовала как дитя, стараясь поймать в пригоршни как можно больше ячменя и ржи, которыми их осыпали при входе в дом, потому что поверье гласило — чем больше зерен удастся поймать, тем больше счастья и достатка будет в ее доме. Эмма в роли подружки невесты сидела по правую руку от Ингрид, была весела, много пела, а вечером вновь судорожно рыдала у себя в стабюре. Устав от слез, она немного успокаивалась, и в ней вдруг начинала оживать упрямая надежда. Потому что пока они — Эмма и Ролло — живы, еще ничего не кончилось. Да, Ролло возненавидел ее из-за Атли, но ненависть куда предпочтительнее, чем пустое равнодушие. Так уже было, и оба они пережили свою ненависть.

Дни шли за днями. В конце февраля пришлось начать резать скот, так как кормов оставалось мало, да и запасы в погребах подходили к концу. У хозяйственной Беры теперь каждый кусок был на счету. Мужчины много охотились, но дичи не было — вся она откочевала куда-то южнее. Из-за отсутствия овощей начались болезни, ощущался уже и недостаток хлеба — в муку стали подмешивать молотые желуди и буковые орешки. Особенно туго приходилось христианам — было время поста, а норманнов не занимало, каким образом рабы придерживаются своих обычаев. Эмме также приходилось нелегко, но ее выручало странное равнодушие к обычной пище. Вареная, ничем не приправленная оленина или свиная солонина нисколько не прельщали ее, зато, когда она оказывалась в кладовых, у нее прямо-таки кружилась голова от запахов развешанных под потолочными балками копченостей. Их оставалось в обрез, и Бера тщательно следила, чтобы они расходовались бережно, но Эмме иной раз удавалось отрезать ломтик окорока и с жадностью проглотить его, прячась за кадки с овечьим салом. Однажды Бера застала ее отведывающей из ушата с соленой треской, но она не рассердилась, а с удивлением заметила:

— Надо же, прежде ты от нее все нос воротила. Или распробовала наконец-то? А Ингрид-то, голубка, ей сейчас только такое и подавай. Но у нее на то своя причина. Женщины нашего рода всегда славились своей плодовитостью, и понесла она едва ли не с первой брачной ночи. О-эй, Эмма, ты куда?..

Но девушка даже не оглянулась. Стремглав пересекла тун, взбежала по лестнице стабюра, захлопнула за собой дверь.

— Пресвятая Дева Мария!

Она долго стояла неподвижно, прижав к подбородку сцепленные руки и устремив взгляд на тлеющие в очаге угли. Почему она до сих пор не обратила внимание на то, что с нею происходит? Эта необычная сонливость, эта усталость, головокружения по утрам… Сомнений нет — все указывало на то, что она тяжела от Ролло. Один лишь раз это было, и теперь, хочет Ролло того или нет, жизнь, что теплится в ней, связала их навсегда. Это — счастье. Она засмеялась легким смехом. Поистине, они созданы друг для друга, если все случилось так скоро… Эмма тряхнула волосами. Она не хочет больше думать о его злых словах. Пусть он гневается сколько угодно, но частица его безраздельно принадлежит ей, и никогда не зачеркнуть того, что произошло. Рано или поздно, им предначертано соединиться, и это так же верно, как и то, что завтра наступит новый день.

Эмма никому не поведала о своем открытии, но ее буквально переполняла счастливая гордость. Ингрид порой шепталась с нею, делясь новыми ощущениями, и Эмма внимательно слушала ее, сравнивая с тем, что чувствовала сама. Ее грудь пополнела и стала очень чувствительной, особенно по утрам, когда надо было вставать в холоде. Днем, занятая делами, она забывала об этом, но ее мутило от запахов пищи, и она под всякими предлогами избегала работы в кухне и кладовой, предпочитая прясть или чесать шерсть. И все же чувствовала она себя неплохо, в отличие от Ингрид, которая просто извелась от бесконечной тошноты.

— Если б я знала, что будет так тяжело, я бы не рвалась замуж! — говорила она. Эмма же лишь подшучивала над ней, пока та вновь не начинала улыбаться.

— В сентябре, — твердила Ингрид. — Это случиться в сентябре, в самое благословенное время…

«В сентябре! — мечтательно повторяла про себя Эмма. — Мне исполнится девятнадцать, и у меня будет свой маленький Ролло…»

Весна пришла ранняя и дружная. Снег сошел меньше чем за неделю, отовсюду слышалось журчание ручьев, звон капели, беспечно перекликались синицы. Воздух наполнился запахами двинувшихся соков и согретой земли. На терновых кустах на склонах близ Байе лопнули почки, а в низинах зацвели примулы и дикий чеснок. Слышался гортанный говор грачей, воробьи гомонили и плескались в полных солнца лужах. Бьерн стал все чаще уезжать на побережье, готовясь к отплытию, Ингрид же, предчувствуя скорую разлуку с близкими, как жеребенок, ходила за матерью, льнула к отцу. Даже с Лив она наконец помирилась и одарила ее одним из своих браслетов.